Красный закат в конце июня. Александр Лысков

бобами – что будет с нами…

      Во время этой переклички Фимка варила похлебку из сушёных щучьих хвостов и голов.

      Маленький Никифор в рубашке ползал по мураве.

      На ядрёный запах хлёбова прилетела ворона.

      Синец нырнул в землянку, выскочил с орудием – луком. Пустил в ворону стрелу. Не о добыче думал.

      Ворона – к смерти. А тут только жить начали.

63

      Прошло двадцать лет…

      Хвост у Куклы волочился по земле. Гривой можно два раза шею обернуть. Каурая, ходкая, упористая, молотила лошадка мохнатыми ногами по первой пороше. Тащила в ярме волокушу.

      Управлял, на коленках, молодой парень в жупане. Спиной к нему сидел старик в негнущемся медвежьем кожухе, будто в колоколе.

      – Давай, Кукла, шевелись! – понукал возница.

      – Не водой несёт, – ворчал старый.

      Не узнать было в нем Синца. Дыхание с просвистом. Комковатая седая борода. Брови обвисшими козырьками, так что не видать и глаз выжиги.

      Дорога петляла по тропе, натоптанной ещё когда-то ярым первопроходцем Синцом.

      А вот на Ржавом болоте перемены были заметны. Много лет назад открыл здесь рудную добычу Синец, с тех пор неутомимо совершенствовал. И теперь на трясине плот зыбился. На нём меж двух столбов – ворот с крестовыми рукоятями. А на берегу – выдолбленная колода с четырьмя колёсами-дисками.

      Давно не пользовался Синец береcтяным черпаком. Рычагами поднималось теперь сырьё из болота. Гужевым транспортом доставлялось к доменной печи…

      Они выехали на гору, откуда во всей красе виднелась эта Домна Петровна, как по-родственному кликал её Синец. Глиняная баба была совсем как огромный самовар, только вместо воды в неё засыпались окатыши из болота.

      А избушка Синца, с одним оконцем в передке, стояла в отдалении от столь опасной, время от времени раскаляемой, огнём дышащей, искрящейся бабищи. Теперь, на зиму, в окно избушки была вставлена рама с промасленным холстом.

      У новенького амбара – домика на куриных ножках (чтобы мыши из-под земли не взлезли) – опорные столбики вкруговую были подрублены юбочками вниз.

      Вокруг построек шагов на тридцать ни деревца, ни кусточка – голо. Иначе от гнуса житья не будет.

      Да и далее от избы во все стороны широкими кривыми просеками – полянки, полянки…

      Словно карающая небесная десница прошлась – вырубил себе Синец пространство для жизни, преобразил пуйскую долину согласно собственной воле.

      И на том выдохся.

      Не спрашивай здоровья, а глянь в лицо. Сонное, одутловатое.

      Ещё весной сшил он себе «деревянный тулуп».

      Да выходило так, что скрипучее дерево живуче.

64

      А лицо возницы – сына его Никифора – светилось как фаянсовая глазурь на закатном солнце. Брови и усы были словно угольком подведены. В глазах молодая нега.

      Обличьем парень пошел в мать: по её же словам, чем носовитей, тем красовитей.

      Сколько железных отливок произвёл Синец за свой век – и для себя, и на продажу. А отлить собственную курносую копию из костей и мяса Бог не дал.

      …На ухабе Синец застонал, заохал.

      – Потерпи,