Летописцы летающей братвы. Книга третья. Геннадий Федорович Ильин

с креслом, – прижимаешься затылком к спинке, отбрасываешь с подлокотника предохранительный рычаг и нажимаешь на гашетку. Понятно?

      –До слёз! – принял я его игру.

      – Если успеешь, можешь пожелать себе счастливого приземления, – пошутил старший лейтенант. Он, конечно, не знал, что я по образованию профессиональный лётчик, и разыгрывал меня, как простого обывателя. Авиаторы любят пугать народ «воздушными ямами».

      – Об этом можно подумать и до раскрытия парашюта, – бравировал я, но где – то в глубоком подсознании сверкнула тревожная мысль о самосохранении.

      – Ну, что, готов? – прервал нашу словесную дуэль Ивлев. – Тогда вперёд! Подгоняй АПА.

      Он привычно занял рабочее кресло, щёлкнули привязные ремни на его груди, задвигались органы управления в проверке, запели и засвистели на разные лады умформеры.

      – Сумку мою подай, – попросил я весёлого техника, чуть не забыв на земле свой шанцевый инструмент.

      – Как меня слышишь? – раздался в наушниках голос Ивлева.

      – Нормально, командир, – словно прилежный курсант, ответил я. – К полёту готов.

      Взяв нижнее «До», турбины силовой установки начали набирать обороты. Это неуклонное повышение октавы знакомо каждому, кто летал на реактивных самолётах. Но редко кому из пассажиров приходилось наблюдать в такой момент за показаниями приборов.

      Через несколько минут с разрешения руководителя полётов мы вырулили на полосу, проверили работу двигателей на максимальных оборотах и, отпустив тормоза, начали стремительный разбег. Более волнующего момента не бывает. Всё остаётся позади, сдуваемое с плеч встречным потоком свирепого воздуха, всё подчинено будущему.

      Волнуясь, я мягко держался за ручку управления, наблюдал за ростом скорости по прибору и ждал момента отрыва. Как всегда, он наступил неожиданно. И сразу стихли земные звуки, словно за тобой закрылась дверь штамповочного цеха. Мягко щёлкнули замки, фиксирующие уборку шасси, и весёлый звон турбин запел нам бесконечную песню о красоте полёта.

      Отработав связь с диспетчером, Ивлев развернул самолёт на север и лёг на заданный курс. Справа по борту серебрилась широкая и раздольная Волга, окаймлённая изумрудным ожерельем прибрежных лесов, слева – просторные степи, изрезанные буераками и глубокими оврагами и усыпанные сёлами, деревнями и станицами.

      Мы летели на эшелоне 1200 метров, чуть выше над нами величественно и неторопливо проплывали шапки кучево-дождевых облаков, но болтанки не было. Самолёт скользил в атмосфере, как нож по мягкому маслу. На моих коленях лежала полётная карта – пятикилометровка, по которой я вёл детальную ориентировку. На ней я заранее отметил населённые пункты, где родились и жили когда – то мои родители: Камышин, Петров Вал, Котово, Серино. Не знаю, какие чувства мной руководили, но я физически ощущал необходимость побывать в местах, где прошли детство и юность моих предков.

      Перспектива была прекрасной. Населённые пункты, как в киношной камере,