Летописцы летающей братвы. Книга третья. Геннадий Федорович Ильин

Редькина – в отпуск, а сам с трудом выбил командировку в знаменитую Качу. Мотивировка была проста: Кисляков подготовил к публикации материал об истребительном училище, к которому, как воздух, требовались иллюстрации. Даже Бессонов, скептически относящийся к творчеству Юрия Александровича, не нашёл мотивов для замораживания статьи.

      Признаться, Качу я выбрал не случайно. Дело в том, что в Волгограде жили мои родители, и я надеялся совместить полезное с приятным.

      С билетами на самолёт проблем не было. Начальник центрального аэропорта Владимир Михайлович Басов, как только я к нему заявился, позвонил в кассу, усадил за стол и угостил кофе. Не могу сказать, по каким причинам, но генерал в отставке питал особое благорасположение к журналу. Если предполагался вылет по тревоге, шли к нему. В крайнем случае, устроит в кабине пилотов на приставное место.

      Всякий раз, прибывая в аэропорт Волгограда, я с волнением вспоминал о далёком сорок втором году, когда моя бедная мать с четырьмя детьми на руках пыталась уйти от немца за Волгу. И хотя был я тогда от горшка – два вершка, детская цепкая память навсегда зафиксировала эту пристань с единственным уцелевшим зданием, забитым, как муравейник, мертвецки спавшими людскими телами.

      Теперь Гумрак не узнать. По большому счёту, он стал современным городом – спутником бывшего Сталинграда.

      Через полтора часа лихой таксист доставил меня до Спартановки. Не дожидаясь лифта, я взлетел на пятый этаж и нажал кнопку звонка.

      – Кто там? – услышал я голос матери и, озоруя, пропел басом:

      – Ты, Настасья, ты, Настасья отворяй – ка ворота…

      Щёлкнул замок, дверь распахнулась, и я переступил порог родного дома.

      – Господи, твоя воля! – всплеснула руками мать и повисла на шее. Она заметно располнела и уменьшилась в росте. Я обнял её за талию и приподнял в воздух. Мать жалобно ойкнула:

      – Да ты что же делаешь, бугай! Поставь меня обратно. Все косточки переломал.

      На шум из гостиной показался отец:

      – Вот уж не ждали, так не ждали, – довольный, произнёс он. – То – то у меня нынче нос чесался.

      Отец постарел, волос на голове поубавилось, зато рельефно обозначился живот.

      – Нас гребут, а мы толстеем? – пошутил я, целуя старика. – Рюкзачок – то надо за спиной носить: спереди неудобно.

      – Представляешь, сын, за полгода вырос. Пока грузчиком работал – не было. А уволили – нате вам.

      – И за что же попёрли, – с интересом взглянул я на отца, зная о его патологически честном выполнении трудового долга.

      – Да засёк, как продавщица Кланька разбавляла сметану кефиром. Мне бы промолчать, а я высказал своё по этому поводу мнение. Может, и промолчал бы. Но она, стерва, за то, чтобы не видел, предложила бидончик сметаны. Вроде бы взятку совала.

      Отца я знал, как облупленного. При всех своих отрицательных качествах – мухлевать, объегоривать или просто водить за нос кого – либо он не хотел и не умел. Справедливый до неприличия, старый мартеновец всегда рубил правду