Русский ад. Книга вторая. Андрей Караулов

сплошная кумирня!

      К Зойке заходишь – квартира как аэродром. Бабы голые в мраморе сделаны и столы золотые. А тухлятиной прет, как на Хитровке в базарный день!

      Фроська так и стояла на задних лапках, бежать поздно, она же здесь как в капкане, подвал был действительно очень похож на карцер, и где-то там, высоко, падали с потолка капли воды…

      – Уй, мать ядре… на! – Ольга Кирилловна уже забыла, похоже, зачем она пришла в подвал. – Артистки, Палыч, только с виду чистые…

      – Тебе виднее, – сплюнул Окаемов. – Они как в раю живут. Ты к раю ближе, чем я!

      – А колбаса, значит, как заначка? – не отступала Ольга Кирилловна.

      – Соображаешь, – кивнул Окаемов. – Если мы опять за ней явимся… лагерники всегда новых арестов ждали, покоя-то нет, отбили покой… – Если мы явимся, ее кто к холодильнику подпустит? Будет она вещички собирать, вот колбаску-то и прихватит незаметно, в камере пару дней нормально протянет, с колбаской-то, если ее при шмоне не отберут… – А запах выдавал. Сама-то Зойка ни хрена уже не чувствовала, ей чуйку в лагере под самый корень отбили.

      – Заслужила, если отбили, – перебила Ольга Кирилловна.

      – Ага… – устало кивнул Окаемов. – Заслужила. Еще как! Лаврентию Палычу не дала.

      – Самому?..

      – Самому.

      – Во, блин, гордая! Было че беречь! Я вот… десять раз подумаю: беречь иль не беречь! В сторону согласия.

      – Нуты бл… дь… – засмеялся Окаемов.

      – Да счас! Я просто начальство я уважаю. Служу чем могу, товарищ капитан.

      – Советскому Союзу!

      – Никак нет. Российской Федерации!

      – А она, Оленька, мужа любила. Муж у Зойки американец был.

      – Кто? – насторожилась Ольга Кирилловна.

      – Дипломат.

      – Офицер, небось?

      – Офицер.

      – Офицеры – они все красивые!

      – То-то и оно… – Баба если на х… подсядет… ей уже все равно, кто он… да хоть Клаус Шакал… По себе небось знаешь? А?!

      – Мужа любить – ума не надо, – весело отмахнулась Ольга Кирилловна. – А ты попробуй, двух полюби! Это глупость, Палыч, что двух любить нельзя. У нас в подъезде Лида Смирнова жила, артистка. Так она, Палыч, страсть как мужа любила. И еще – Бондарчука. В оконцовке извелась вся до одури, как сумасшедшая стала. Здесь хочет, и там хочет. Сегодня больше здесь, завтра больше там, потому как соскучилась! Люди-то… они ж разные все. Дажеяблочки на одной и той же ветке зреют по-разному… – Как в лихорадке, короче, к каждому за советом кидалась. Во какая энергетика! А Лаврентий Палыч, голубчик, весь день на работе. С утра и до утра. Все для фронта, все для Победы! Раз так, значит, и уважить могла… толстозадая! Американцу дала? А Лаврентию Палычу не дала! Это что, нормально – скажи!

      Окаемов заинтересовался:

      – А ты, красивая, часто по начальству шарилась?..

      – Так-те все и выложи, Палыч! Родина с кого у нас начинается? Правильно, с начальника! Начальник – он и есть Родина – так ведь?

      Она подобострастно заглядывала Окаемову прямо в глаза.

      – Молодец! – похвалил