Добрая память. Софья Хромченко

девочка. Дети росли

      И у других. Вместе весело было.

      Родство с Машей памятью крови спасли.

      Матрена у дочери младшей бывала

      Часто; чтоб Маше полегче с дитём,

      Мать жизнь надво́е свою разрывала,

      Впрочем, почти не жалея о том.

      Надо так надо. Арсеньевым дали

      Комнату новую: жили они

      В доме другом, и уже не в подвале.

      На сына питать вновь надежду могли.

      Но родилась третья дочь – Алевтина.

      Только Григорий Петра понимал,

      Как жаждал мучительно тот иметь сына,

      Хоть дочкой расстройства не признавал.

      «В другой раз, – мечтал Петр, – будет удача!»

      Работы Петра так не ведал никто.

      Даже жена всё гадала, что́ значит

      Упорное это молчанье его.

      А может, и нет тайны? Просто закрытый,

      Замкнутый? Петр представить умел

      Секрет, где не надо бы, – жизнью он битый.

      Давить, чтоб открылся, никто не хотел.

      Да и без то́лку. «Рабочий? Аль служба?

      Какая?» – старалась проведать жена. –

      «Служащий». – «Службы твоей знать не нужно,

      Что ль, никому? Не болтливая я!» –

      «Груша, не то! Ну зачем волноваться

      Тебе о работе моей? За детьми

      Следи. Не хочу дома службы касаться.

      Волю рассказывать только возьми!

      Я ж тебя знаю: ты всё допытаешь.

      Шаг за шагом». – «Чем худо?» – «Потом подведешь

      Меня: брату, сестре аль чужим разболтаешь.

      И мне цена будет, работнику, – грош.

      Тайны тут нет, а молвы бы не надо». –

      «Я обещаю со всеми молчать». –

      «И не проси». – «Ну, скажи мне хотя бы,

      Что детям я буду твоим отвечать!

      Они ж скоро спросят!» Ей Петр ответил

      Серьезно и вдумчиво, глядя в глаза: –

      «Что я коммунист, расскажи нашим детям». –

      «А больше им знать об отце и нельзя?

      Стыдишься чего-то?» – «Не будут стыдиться

      Меня мои дети – я слово даю!

      Пришлось бы коль совестью мне поступиться,

      Кормил бы богаче я, Груша, семью.

      А ты до зарплаты моей занимаешь

      В долг у соседей». – Смутилась жена: –

      «Я думала: ты никогда не узнаешь».

      Семья очень просто их, скромно жила.

      Так жили и многие. Знала, что нету

      Резона на мужа за тайну роптать:

      На деньги Петра были сыты, одеты.

      Ей вправе служебное не доверять.

      По ней, Петр с ролью кормильца справлялся.

      И матери деньги своей посылал.

      (Гриша послать бы хоть раз догадался!

      Видимо, мать до конца не прощал.)

      Матрена ж у Гриши вовек не просила

      Помощи. Было отрадно: вернул

      Бог ей хоть тень любви прежней от сына.

      Нельзя же мечтать, чтоб всё вспять повернул!

      Горе осталось. Обида осталась.

      Бывала у сына в Москве. Соня с ней

      Почтительно внешне, но сухо держалась.

      Свекровь извиняла холодный тон ей.

      Соню она все равно