Добрая память. Софья Хромченко

мать: была сердцем полна

      Лютого горя, мучения, гнева,

      А волю им дать первый раз не могла.

      Она ничего никогда не таила:

      Слезы так слезы, любовь так любовь,

      Радость такая, что всем видно было.

      Нынче ж молчала, аж близ стыла кровь.

      Страшно молчала. И муж молчал тоже.

      Он никому никогда не сказал,

      Как, сам себе не признавшись, быть может,

      Именно сына в судьбу свою ждал.

      Что ж, не сбылось. По привычке лишь жили,

      А так… не дышать бы обоим – добро.

      Архиповы дочь в декабре навестили,

      И мать, всё поняв, отругала ее:

      «Что как тень ходишь? Одной тебе худо?

      Силой ли выдана? Вспомни Петра!

      Мать она мать, а отцу тоже трудно!

      Чтобы сегодня ж с ним ночью была!»

      Вспыхнула Груша: «Да как же я, мама…

      Он на меня не глядит. Чем проймешь?» –

      «Как до поры миловаться с ним, знала!

      Ученая. Будь, а то в петле найдешь!»

      Дочь заревела. Нарочно сгустила

      Краски Матрена: уж ей ли не знать,

      Сколь ее Грушенька мужа любила.

      Кто дочку спасет, так один только зять!

      И… оправдались надежды. Весною

      Груша ребенка опять понесла.

      За год с Петром она стала иною –

      Первые муки от жизни снесла.

      Боль навсегда в уголках затаилась

      Глаз ее синих. Кто взглянет, поймет:

      Ей пережить уже горе случилось.

      А сколько еще впереди ее ждет?

      Немерено! Мужа она называла

      С тех пор часто Петечкой. Петр был рад

      Втайне, хотя обращенье смущало.

      Смеялся: «Так разве мужьям говорят?» –

      «Хочу, говорю», – отвечала на это.

      Петр не спорил. Очнулись они

      Оба, как будто и впрямь с того света,

      А надо-то было им только любви.

      Соня весной родила. Василисой

      Дочку назвали – отец так решил.

      Помня былое, не спорила с Гришей

      Соня ни в чем – женихом научил.

      Имя не нравилось ей. Ну и что же?

      Стерпит. Привыкнет. Их дочка была

      Девочкой славной: здоровой, пригожей.

      Мать глаз не сводила с нее, берегла.

      А Лизавета ревела. С Антоном

      У них нелады пошли. С братом Антон

      Теперь помирился и, в зависти черной

      Признавшись ему, был тот час же прощен.

      Племяннице рад – только дай ему волю,

      Он на нее бы часами глядел.

      Жена же Антона кляла свою долю:

      В доме хоть кто бы ее пожалел!

      Никто не жалеет! «Ну, девка роди́лась! –

      Как-то Матрене сказала она. –

      Надо чтоб Соня теперь не ленилась –

      Вашего сына такая ж жена!

      А посудите: она-то играет

      С дочкой, а кто до сих пор за нее

      Моет весь дом, со стола убирает,

      Спину гнет?! Вспомните слово свое!

      Не вы ли во лжи меня, мать, обвиняли,

      Когда я подметила: снохам своим

      Вы в сердце место неравное дали!

      Зовите ее! Пусть