Книга Пыли. Прекрасная дикарка. Филип Пулман

к Герцогскому каналу, тихонько обсуждая происшествие с Астой.

      – Бьюсь об заклад, он шпион.

      – Может быть. А те двое тогда…

      – ДСК.

      – Тс-с-с!

      ДСК – это был Дисциплинарный Суд Консистории, церковное подразделение, занимавшееся еретиками и неверующими. Малкольм не слишком много о них знал, но тот липкий ужас, который внушал Дисциплинарный Суд, узнавать умел. Посетители в «Форели» как-то судачили о том, что случилось с одним их знакомым газетчиком: тот задавал слишком много вопросов о ДСК в своих статьях, а потом вдруг взял да исчез. Редактора газеты арестовали и посадили за подстрекательство к мятежу, а сам автор статей словно сквозь землю провалился. Никто больше никогда его не видел.

      – Об этом нельзя ничего говорить, даже сестрам, – предупредила Аста.

      – Сестрам – особенно, – кивнул Малкольм.

      Понять это было нелегко, но Дисциплинарный Суд Консистории, как ни странно, находился на той же стороне, что и кроткие сестры монастыря Годстоу: все это были части Церкви. Малкольм единственный раз в жизни видел, чтобы сестра Бенедикта расстроилась, – и случилось это как раз тогда, когда он надумал ее об этом спросить.

      – Есть тайны, в которые нам соваться не следует, Малкольм, – сказала она. – Они для нас слишком глубоки. Святая Церковь знает волю Господню и знает, что надлежит делать. Нам же остается любить друг друга и не задавать слишком много вопросов.

      Первое для Малкольма было не слишком трудно – ему вообще почти все на свете нравилось. А вот со вторым вышло потруднее. Впрочем, про ДСК он больше не спрашивал.

      Когда они добрались до дома, уже почти стемнело. Малкольм выволок «Прекрасную дикарку» из воды и затащил под навес сбоку от трактира, а сам поспешил внутрь и поскорее поднялся в свою комнату. Руки у него ныли.

      Плащ он кинул на пол, ботинки запинал под кровать, потом зажег ночник. Аста тем временем пыталась выковырять желудь из глубокого кармана. Малкольм взял находку в руки и стал поворачивать так и сяк, пристально разглядывая.

      – Ты только погляди, как искусно он вырезан! – воскликнул он, дивясь.

      – Попробуй открыть, – подсказал деймон.

      Он уже и сам хотел это сделать и осторожно попытался повернуть шапочку – но безуспешно. Желудь не развинчивался. Малкольм поднажал, потом попробовал просто разнять половинки, но у него ничего не вышло.

      – А если в другую сторону? – предложила Аста.

      – Так он только крепче закрутится, – возразил Малкольм, но последовал ее совету.

      И у него получилось! Резьба и правда шла в другом направлении.

      – Никогда такого не видел, – сказал он. – Вот странно!

      Нарезка была такая тонкая и аккуратная, что ему пришлось повернуть раз десять, прежде чем половинки распались. Внутри оказался сложенный во много раз клочок бумаги, – той самой, тончайшей, на которой печатали библии.

      Они обменялись взглядами.

      – Это чей-то чужой секрет, – сказал, наконец, Малкольм. – Мы не должны смотреть.

      Но