.

и что ей здесь по ночам нужно. Взрослые вроде бы, пожилые люди, а хуже детей: глаза ладошками закрыли и думают, что всё: страхи разбежались, а их самих не видно, – спрятались. Но ведь всё не так! Как было всё, так и есть!.. Ой, смотри!..

      Алёна схватилась одной рукой за меня, другою за рот, и в отсвете из окна я увидел её глаза, полные ужаса. Я тут же глянул в окно и увидел завораживающую своим ужасом картину.

      «Ведьмячка» уже не сидела на табурете, а приплясывала и кружилась вокруг него, разбросав в стороны руки. Широкие рукава её одежды развевались, как чёрные крылья птицы, взлетали вверх и опускались вниз, трепетали при резких взмахах и движениях. Казалось, что она действительно сейчас превратится в огромную чёрную птицу и полетит. Взовьётся в воздух и вылетит прочь из конюшни.

      Собака-волк теперь уже не сидела, а встала и, бегая по большему кругу вокруг ведьмы против часовой стрелки, изредка подпрыгивала и смотрела на неё таким взглядом, как на жертву, будто бы собиралась броситься на неё и только выжидала удобного для этого момента.

      По стенам конюшни, по стоявшим в ней лошадям вдруг заплясали красные, неизвестно откуда вдруг взявшиеся всполохи, похожие на отблески огня. Сначала они были едва различимыми и слабыми, и можно было подумать, что это галлюцинация. Но потом, чем дольше танцевала ведьма, тем они становились явственнее, наливались пунцовыми красками всё гуще и гуще, и вскоре уже можно было подумать, что конюшня внутри вся горит, и женщина в, сразу почерневшем до смоляного, одеянии танцует в пламени этого пожара.

      Между тем собака-волк, бегавшая вокруг неё, стала видеться мне временами и то очень плохо, будто бы исчезать время от времени за этими всполохами, и, в конце концов, исчезла куда-то вовсе.

      Наблюдая за всем этим, Алёна вдруг слабо вскрикнула. Меня самого охватило такое оцепенение, какого я не испытывал в своей жизни никогда прежде. Кровь будто бы отхлынула от всех моих органов и частей тела и перестала циркулировать по мне. Как немеют долго и сильно согнутые в суставе рука или нога, так и всего меня, с ног до головы, охватило подобное онемение. И я не в силах был не то чтобы пошевелиться – сказать что-нибудь, произнести хотя бы слово.

      Мне вдруг показалось, что ещё мгновение, и пламя, уже не всполохами, а сплошной багровой стеной гудевшее в конюшне, вырвется из окна нам прямо в лицо, охватит стены конюшни, запляшет, загудит по ним, затрещит пожираемым деревом. Я даже отшатнулся, насколько мне позволило оцепеневшее от ужаса тело.

      Но ничего не произошло, хотя красная непроницаемая как пламя стена продолжала танцевать внутри, у самого окошка.

      Вдруг разом всё прекратилось. И вместо красного пламени в конюшне возникло какое-то зеленовато-синее свечение, ровное и призрачное. В нём почти ничего не было видно. Всё внутри погрузилось в какое-то фиолетово-чёрное переливающееся марево.

      В одном стойле была заметна какая-то возня и движение. Не сразу стало понятно, что там происходит. Но вскоре зрелище, которое я рассмотрел, повергло меня в шок: ведьма была под конём и, задрав на спину юбку, наслаждалась его плотью…

      Спутница моя вся обомлела, и в неверном