Белый отель. Д. М. Томас

ночью я едва ли не была

      разорвана; от крови он лютел,

      рой звезд, кружась, над озером летел,

      луну затмил на небе этот рой,

      к нам в окна звезды сыпались порой —

      одна беседки крышу, что была

      на пагоду похожа, подожгла;

      вершину, что венчал собой ледник,

      высвечивала молния на миг.

      2

      Однажды мы оставили постель

      служанкам на весь день, с утра отель

      покинув, чтоб на яхте походить.

      Трехмачтовое судно бороздить

      до сумерек не прекращало гладь

      спокойных вод. Его рука опять

      под пледом до запястья внутрь ушла —

      ее я, как перчатка, облегла.

      Без облачка был синий небосклон.

      Деревьями отель был поглощен,

      а те сливались с зеленью воды,

      блестевшей наподобие слюды.

      Шептала я: возьми, возьми меня! —

      и не стыжусь теперь, во всем виня

      убийственное солнце. Все равно

      нам негде было лечь: везде вино

      цедил народ, цыплят глодая, с нас,

      укрытых пледом, не спуская глаз.

      Я вся была как в лихорадке – так

      меня дурманил втиснутый кулак;

      как поршень, он скользил туда-сюда

      за часом час. Их взгляды лишь тогда

      отворотились прочь, когда закат

      окрасил небо, но сильней стократ

      их зарево в отеле отвлекло —

      он вновь был виден, и одно крыло

      пылало; сбившись в кучу и дрожа,

      все в ужасе взирали на пожар.

      Вот тут-то сын Ваш робость поборол,

      поднял и насадил меня на кол,

      стонала я, но крик глушил мой стон:

      за трупом труп срывался из окон.

      Я содрогалась из последних сил,

      покуда он струю не испустил,

      прохладную и нежную. С дерев

      тела свисали. Снова затвердев,

      опять нырнул – и снова стон исторг,

      о, нету слов наш выразить восторг;

      крыло отеля выгорело, в нем

      лишь койки, пощаженные огнем,

      виднелись; как все это началось,

      никто не знал, – быть может, солнца злость

      шальная ворох наших простыней,

      горячих с ночи, обожгла сильней —

      и подпалила; то ли кто из слуг

      курил – его жара сморила вдруг;

      а может, зажигательным стеклом

      подтаявший явился горный склон.

      В ту ночь мне глаз сомкнуть не удалось,

      внутри, казалось, что-то порвалось,

      Ваш нежный сын во мне был напролет

      всю ночь, но без движения; народ

      над мертвыми склонялся за окном,

      не знаю, женский опыт вам знаком

      иль нет, но алой боли пелена

      за часом час все зыбилась, она

      как озеро спокойное была,

      что в берег тихо плещет. Не могла

      заря нас ни разъять, ни усыпить.

      Уснув же наконец, пришлось испить

      иное: мне приснилось, будто я —

      фигура носовая корабля,

      резная «Магдалина». По морям

      носясь, я на себе носила шрам,

      оставленный меч-рыбой, я пила

      крепчайший