Там, где тебя ждут. Мэгги О`Фаррелл

задело меня за живое. Я покинул поминки в состоянии яростного отвращения: слишком типично для моей родни позаботиться о доставке домой одежды умершего, но не уделить внимания его пеплу. Как могли быть забыты его останки, вверенные какому-то заокеанскому Чистилищу в стране, где никто из нас никогда не жил, где они пребывали в одиночестве и забвении? Разумеется, я живо представил, как урну с моим собственным прахом оставят гнить в каком-то далеком хранилище и мои дети никогда не навестят его, поскольку им и сейчас-то, чисто формально, позволяли видеться со мной лишь раз в неделю с трех до пяти часов дня, в местах, выбранных их матерью. Но всякий раз, когда приближались эти несправедливо короткие часы наших встреч, их мать оставляла сообщение у секретарши их отца, сообщая, что: «Дети больны/ отправились на школьную экскурсию/ готовятся к контрольной/ или просто не могут встретиться со мной в тот день». Увы, законодательная система неизменно снисходительна к матери, независимо от того, насколько она вероломна и мстительна. И как бы ни старался отец…

      Но это уже другая тема.

      Итак, после возвращения в Сан-Франциско я раздобыл названия всех похоронных бюро в том городке Ирландии и между телефонными разговорами со звонившим мне адвокатом, посещением судебных заседаний – хотя мог бы с тем же успехом выбросить несколько тысяч долларов в мусорную урну вместе с зажженной спичкой, – редкими посещениями двух любовниц, попытками найти квартиру, где я мог бы жить, когда мой приятель вернется из Японии (до слез дорогущую квартиру с тремя спальнями, потому как – по словам адвоката – важно показать, что я «способен обеспечить детей нормальным домом»), да, между всеми этими делами я упорно названивал в Ирландию, вычислив, что их время отличается от нашего на 8 часов. Вот я и просиживал штаны на кухне в три часа ночи, с таким упорством держась за телефон, словно от этого зависела моя жизнь – а может, и зависела, – и звонил по номерам из моего погребального списка. Бывало, я слышал в ответ мягкие, как подушка, гласные звуки: «Алло». Звучало это скорее как «э-э-лл-оу»: закрытые звуки удлинялись, язык опускался гораздо ниже, чем во рту американца. За приветствием также не следовало: «Чем могу вам помочь?» – ответ ограничивался протяжно лаконичным «э-э-лл-оу».

      Мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому.

      Итак, страдая от бессонницы, я просиживал по ночам в кухне моего коллеги, окруженный цветными рисунками чужих для меня детей, и время от времени спрашивал ожившую телефонную трубку: «Не могли бы вы помочь мне, подскажите, пожалуйста, кремировали вы двадцать два года тому назад, примерно в конце мая, Дэниела Салливана?» Да, вдобавок к сюрреализму ситуации, мы с дедушкой – полные тезки. Порой, глухой ночью в Сан-Франциско, мне казалось, что я пытаюсь отследить место захоронения пепла самого себя в прошлой жизни.

      За моим вопросом обычно следовала пауза, и, после периода странного шелеста и обмена, безусловно, зачастую ирландскими фразами, глухого стука выдвигаемых ящиков картотеки, я обычно слышал отрицательный ответ: «Не-е-е-т».

      До