Зяблики в латах. Георгий Венус

сердито кончил я.

      Ротмистр сел в качалку. Небрежно вытянул ноги и глубоко в карманы засунул руки.

      – Если б я, поручик, давно уже не разучился драть смехом глотку, – медленно, играя каждым словом, вновь обратился он ко мне, – я бы – поняли? – я бы не встал вот с этой качалки. Я бы умер со смеха над вашей глупостью. Поняли, юноша?..

      …«Подожди-ка! – припоминал я, идя на следующее утро по Мироносицкой улице. – Теплые перчатки куплены… Шарф – есть… Носки?.. Да! Нужно купить шерстяные носки!..»

      Хриплый гудок автомобиля рванулся в тишину улицы. Со стороны Мироносицкой площади шел грузовик, нагруженный английским обмундированием. Высоко на сложенных шинелях сидели два краснолицых солдата-англичанина. Третий лежал. Кажется, курил трубку. Синий дымок клубился над его фуражкой.

      Но вот грузовик поравнялся со мной. Лежащий на шинелях солдат приподнялся и встал, чтоб вытряхнуть пепел из трубки, и я увидел на его фуражке русскую офицерскую кокарду. На узких погонах блестели звездочки. Увидев меня, офицер быстро отвернулся.

      Это был Девине.

      Через три дня я отъезжал на фронт. Дядя жаловался на простуду, а потому выйти на мороз побоялся. Не вышел и Вульф Аронович.

      Было холодно, дул резкий ветер, и я спешил войти в вагон.

      – Прощайте! – сказал я ротмистру Длинноверхову, единственному, вышедшему меня проводить.

      – Прощайте, мой милый чудак!..

      Когда поезд тронулся, я перегнулся над перилами площадки.

      Публика на перроне махала платками и муфтами.

      Какая-то девица в шубке с беличьим воротником долго бежала по платформе, ухватившись одной рукой за мерзлое окно вагона.

      Только ротмистр, подняв под самую папаху крутые барские плечи, размеренным, спокойным шагом шел уже к выходу.

      «Обернется или нет?» – гадал я, пытаясь не упустить его из виду.

      Ротмистр не обернулся.

      – Действительно, у него железный затылок! – вслух произнес я, вздохнул и вошел в вагон.

      За окном бежали последние строения засыпанного снегом Харькова…

      Холода

      – Выходите, господин поручик! Дальше мы не поедем!

      Молодой вольноопределяющийся бронепоезда «Россия» натянул рукавицы и глубоко, по уши надвинул папаху.

      – Что, разве уже Льгов?

      – Льгов сдан, господин поручик. Еще вчера.

      Холодный ветер ударил по лицу и на минуту смял мое дыхание.

      – А что за станция? – спросил я, пытаясь встать спиной к ветру.

      – А черт ее разберет!..

      Я поднял голову, но надпись станции была занесена снегом.

* * *

      – А, здорово!.. Идите, идите сюда!..

      В дверях телеграфного помещения стоял поручик Ауэ, наш ротный.

      – Я говорил… – ротный пошел мне навстречу. – Я же говорил, кто-кто – а вы вернетесь. Потому – немец: долг и прочее… «Deutschland fiber alles!»[1]… – И, засмеявшись, он крепко пожал мне руку. – Ну, идемте… Представляться Туркулу не стоит… Запекут еще в офицерскую!.. Эй, Ефим!..

      В телеграфной было

1

«Германия превыше всего!» (нем.)