Зяблики в латах. Георгий Венус

рассказывал возле меня стоящий на фланге пленный, молодой красноармеец, с широким крестьянским лицом. – После, как патроны вышли, сдались, конечно…

      – Так!.. – Поручик Ауэ уже тоже подошел к пленному. – Ну а если б не вышли, сдались бы?

      – Если б не вышли, и не сдавались бы… Зачем сдаваться-то?

      – Хороший солдат будет! – сказал ротный. – А ну, подождите…

      Через минуту он вновь вернулся.

      – Этого, подпоручик Морозов, возьмете в первый взвод. Хороший будет солдат!..

      Над шеренгой пленных бежал дымок. Пленные курили. Но вот из-за строения с содранной крышей показались всадники. К пленным подъезжал полковник Туркул.

      – Идем! – сказал мне подпоручик Морозов. – Сейчас расправа начнется…

      Под ногами коня Туркула прыгал и кружился бульдог. С его выгнутой наружу губы болталась застывшая слюна. Бульдог хрипло дышал.

      – Ах, сук-к-кины!.. – пробежал мимо нас штабс-капитан Карнаоппулло. – Ах, сук-к-кины, как стреляли!.. Сейчас мы… Сейчас вот!.. Эй, ребята, кто со мной?..

      За штабс-капитаном побежал Свечников.

* * *

      Мы шли к ротному обозу – за винтовкой пленному красноармейцу.

      – Как звать тебя, земляк? – спросил его подпоручик Морозов.

      – Горшков, – ответил тот, как-то густо и с ударением произнося букву «о».

      – Ярославский?

      – Ярославский, так точно! – И, взглянув на нас, красноармеец чему-то радостно улыбнулся.

      А за спиной уже раздались первые выстрелы. Бульдог радостно залаял, и вслед за ним кто-то загоготал, тоже как бульдог, коротко и радостно.

      Красноармеец обернулся и вдруг, остановившись, поднял на нас задрожавшие под ресницами глаза.

      – Товарищи!.. Пошто злобитесь?.. Товарищи!..

      Выстрелы за нами гулко подпрыгивали.

      – Холодно!.. – не отвечая Горшкову, тихо сказал мне подпоручик Морозов. Зубы его стучали.

      А в лицо нам светило солнце, ветер давно уже стих, и было тепло, как весною.

      Деревни, степь… и опять степь, степь, деревни…

      – Ничего! Скоро вечер… Отдохнем.

      – Ты, черт жженый! Это вечером-то?..

      – Не робей!.. Говорят, ребята уже и за санями посланы… Поедем скоро.

      – Полагалось бы!.. Не ровен час, окружат нас красные…

      Перед ротами гнали пленных. Было их уже не сорок восемь – всего двадцать девять.

      Почти раздетые, без сапог, они шли, высоко подымая замерзшие ноги, то и дело озираясь на штабс-капитана Карнаоппулло и Свечникова, идущих с ними рядом.

      …Деревни… Степь… И опять степь, степь, деревни…

      От боев мы уклонялись. Очевидно, боялись отстать от общего фронта.

      Однажды под утро, когда сон сбивал шаг и, раскачиваясь на плечевых ремнях, звенели штык о штык винтовки, с юга, оттуда, где шли наши дозоры, вновь хлестнуло вдруг низким огнем звонкой шрапнели, и сразу, со всех четырех снежных сторон, обхватила нас частая и сухая ружейная пальба.

      – Пулеметы! Пулеметы!.. – кричал полковник Петерс, верхом на кривоногой крестьянской лошаденке врезаясь в роты. – Пулеметчики, вперед!..

      – Рас-ступись!..

      – В цепь!

      – Да сторонись!..

      Артиллеристы,