Умница Ева. Александр Ермолаев

седую голову, поддавшись приятным уговорам дорожного сна.

      Сначала ты просто улыбнулась, нервно поправив затемняющий видимость локон; я оценил это и замолчал. Мне захотелось втиснуться в фантазию Скороходова, и я закрыл глаза.

      – Почему? – внезапно спросила ты, и мои веки торжественно подскочили.

      – В ней есть какое-то ложное заверение, – ответил я, неестественно зевнув. – Словно она указывает на противоречивость своего носителя.

      – Почему же ложное? И откуда вы взяли противоречивость? – Ты улыбнулась, думая, видимо, что я умничаю. – Или у вас шестое чувство обострилось?

      – Все проще. Дело во внутричерепных каналах: хочешь не хочешь – а все мысли улетают к другому человеку, который уже давно живет в твоей голове под такой же фамилией.

      – Господи, вы всегда так говорите? – по-детски рассмеялась ты (а Скороходов, приоткрыв сухие глаза, даже дернулся, но сон его сразу же засосал обратно).

      Я улыбнулся: твой смех был очень милым.

      – Как же здесь душно. – Ты стала размахивать книгой как веером, повернувшись к ускользающему пейзажу окошка.

      – Вы стихи пишите? – резко перекинув взгляд на меня, спросила ты.

      – Да, но… – окаменел я на секунду, – я не поэт.

      – Прочтите что-нибудь. – В голосе не было задора, была искренняя и непонятная мольба.

      – Может, лучше – я вам свой роман дам почитать.

      – Роман – позже. А сейчас – стихи.

      И тут я решился на подлый ход: звонким шепотом, чтобы не тревожить Скороходова, я стал читать первое, что пришло в мою затуманенную голову (сохраняю здесь лишь отрывок, хотя тогда я выдал тебе полный вариант).

      Свиданий наших каждое мгновенье,

      Мы праздновали, как богоявленье,

      Одни на целом свете. Ты была

      Смелей и легче птичьего крыла,

      По лестнице, как головокруженье,

      Через ступень сбегала и вела

      Сквозь влажную сирень в свои владенья

      С той стороны зеркального стекла…

      Я обреченно сглотнул и стал ждать унизительной расправы. Но ты смотрела на меня самым спокойным и преданным взглядом на свете. Я покраснел от стыда: теперь я будто не имел права сознаться в плагиате и свести свою маленькую ложь к невнятной шутке.

      – Сколько вам лет? – спросила ты.

      – Двадцать восемь.

      Ты состроила подозрение на лице, – и я этому несколько не удивился: привык.

      – Мне все говорят, что я выгляжу моложе.

      Тебе же на тот момент (раз уж мы зацепили возраст) было тридцать три года, – уточняю, опять же, для планируемого непросвещенного читателя.

      Ты снова уткнулась в книгу; тогда я впервые отметил твою прелестную привычку, которая, как я изучил позже, проступает либо от волнения, либо от прогулки в облаках: ты очень медленно и нежно поглаживала щеку и висок кончиком указательного пальца. Я закрыл глаза и мгновенно прервался