Под ласковым солнцем. Империя камня и веры. Степан Витальевич Кирнос

и безумного подобострастия. Потом он заглянул в лицо рядом стоящего мужчины. У него вместо лица была маска безумного ликования и полностью рабского подражания. Его лицо напоминало парню гримасу безумного дикаря, из варварских времён, который впал в боевой раж.

      Он попытался найти своих друзей, беспокойно начав осматриваться по сторонам. Но он не мог найти лица своих товарищей, как, ни стараясь выискать их среди этого всего одержимого каскада искажённых гримас.

      Но все, же… к его великой радости он нашёл лицо Элен. И, ведомый чувством, он стал смотреть в него. Юноша сумел немного успокоиться, ведь в её лице его успокаивало всё. И овальные черты, но полной она не была, совсем наоборот, очень стройной. И глубокие карие глаза, длинные шатеновые волосы, которые были, чуть ли не до пояса. Когда Габриель рассказывал своему другу Алехандро про Элен, то слушатель всегда демонстративно заявлял, что от подобной слащавости его просто стошнит. «Как можно быть таким мягким?» – Алехандро заявлял Габриелю…

      Посреди всего этого океана одержимости он продолжал смотреть в лицо девушки, но, что–то было не так, будто её ликование было наполнено фальшью и лицемерием. Складывалось ощущение, будто она делала вид, что радуется.

      Как ни странно, но жители Рейха, так же как и Габриель знали, что на празднествах просто необходимо радоваться во имя Канцлера. На каждом празднике, посвящённому Рейху, присутствовало министерство Ликования и Радости, которое неустанно следило за тем, как люди веселятся и какую силу эмоций они испытывают на празднике. Если же веселья будет мало, а эмоции не столь сильные, то в этом регионе усиливалась пропаганда Культа Государства, учащаются проповеди Империал Экклесиас во имя Канцлера и увеличиваются комиссарские проверки и политические аресты с показательными казнями.

      Но тут на сценку вышел ещё один человек, на нём был серый пиджак, бесцветные брюки и чёрные туфли. Он подошёл к микрофону и резким жестом руки призвал к молчанию. Толпа ещё минуту неистово ликовала, и только потом гул, подобный молитвенному шёпоту, начал стихать. Через пять минут на площади наступила полнейшая густая тишина, ничем не прерываемая. Человек сглотнул, подошёл к микрофону и заговорил:

      – Славные жители прекрасного города Милана, укрытого светом Канцлера, вот и подходит к концу наш момент искреннейшего и чистого ликования на этой площади.

      Фестиваль ещё будет продолжаться целый день, так что веселитесь и восхваляйте Канцлера, ибо завтра он нам дал день выходной. А перед тем как вы уйдёте, прозвучит гимн нашего славного и великого государства, что вселяет в нас надежду и дарует защиту, кров, еду и жизнь каждый день.

      После того как диктор сказал, на площади воцарилась полнейшая тишина. Люди сложили обе руки на сердце и склонили головы. Габриель поступил так, же, чтобы не привлекать ненужное внимание. Музыка заиграла, и зазвучали слова гимна:

      «Десятки лет позади, мрак покрывает года,

      Славы великие дни скрыты во тьме навсегда.

      Свет