Царь и гетман. Даниил Лукич Мордовцев

занедужав? – спросила Мотренька.

      – Та вин же, гетьман.

      Девушку, по-видимому, встревожили слова матери. Она давно привыкла к старику, привязалась к нему, ее привлекал его светлый ум, его ласковость, а еще более его одиночество, которое девушке казалось таким горьким, таким достойным участия.

      – Що в его, мамо? – спросила она торопливо.

      – Та все то ж, мабуть…

      – Та що бо, мамочка?

      – Певне, подагра да хирагра… Чому ж бильше бути в его! Нагуляв соби… Час и в домовину…

      – Ах, мамо, мамо! Грих тоби… А вид подагры, мамо, можно вмерти?

      – Як кому… Вин уже сто лит вмирае, та й доси не вмер…

      Девушка ничего не отвечала, слова матери слишком возмущали ее. Но она решилась навестить больного старика, как он навещал ее в монастыре, и потому оставила без возражения то, против чего в другое время она непременно бы восстала.

      После разговора с матерью Мотренька вышла «у садочок» и нарвала там лучших цветов, которые, как она знала, нравились старому гетману, особенно когда ими была убрана его крестница. Ей так хотелось утешить, развлечь бедного «дидуся», который всегда, бывало, говорил, что Мотренька чаровница, которая всякую боль может снять с человека одним своим щебетаньем.

      Нарвав цветов, она направилась к дому гетмана через свой сад, за которым тянулись гетманские усадьбы. На дороге встретился ей отец, который шел вместе с полтавским полковником Искрою. Лицо Кочубея просияло при виде дочери. Искра тоже любовался девушкою.

      – Да се ты, дочко, йдешь? Чи не на Купалу? – ласково спросил отец.

      – Який сегодня, тато, Купало?

      – Та як же ж? Якого добра нарвала, повни руки… Хоч на Купалу.

      – Та се я, татуню, до пана гетьмана… Мама каже, вин занедужав…

      – Та що ж, ты его причащать идешь?

      – Ни, тату, так… щоб вони не скучали…

      – Ах ты моя ясочка добра! – говорил Кочубей, целуя голову дочери.

      – Та як же ж, татуню, мини жаль его…

      – Ну, йди-йди, рыбочко… Вид твого голосу й справди полегшае…

      – Бувайте здорови! – поклонилась она Искре.

      – Будемо… А дайте ж и мини хочь одну квиточку, – улыбнулся Искра.

      – На що вам?

      – Та хочь понюхати… може, й мини легше стане…

      – Ну нате оцей чернобривец…

      – Овва! Самый никчемный… От яка…

      Девушка убежала. Она знала, что Искра, как истый украинец, любивший «жарты», долго не оставил бы ее в покое, а ей теперь было не до «жарт».

      У ворот гетманского двора стояло несколько сердюков[18], принадлежащих к личному конвою гетмана. Это были большею частью молодые украинцы, дети наиболее знатных малороссийских семейств, из коих Мазепа, воспитанный на польский лад, старался искусственно выковать нечто похожее на европейское дворянство и польское шляхетство, положительно несовместимое с глубоко демократическим духом казачества и всего украинского народа. Молодые люди, скучая бездействием, выдумали себе забаву: они свели на единоборство

18

Сердюк – пеший казак, наемные полки в Левобережной Украине в XVII – нач. XVIII в., гвардия гетманов.