Неформат. Марина Владимировна Брагина

морозного солнца, что медленно вставало в морозной мгле из-за горных кряжей.

      А снег на склонах, покрытый тонкой коркой наста, медленно менял свой цвет с

      малинового на золотисто-оранжевый. И каждое утро они торопливыми шагами влюблённых,

      болтая о пустяках на ходу, первыми неслись от главного корпуса к станции подъёмника, который

      уже шелестел своими стальными канатами на морозе, посылая вверх по склону пустые креслица.

      Торопливыми шагами влюблённых… Нет, это более поздняя аллюзия… Нет, конечно, он не был

      тогда в неё влюблен. Он и не понимал тогда, как это – быть влюблённым. Ему просто впервые за

      всю его юность повстречалась женщина, с которой почему-то хотелось находиться рядом. И он

      каждое утро возвращался к ней, нетерпеливо ожидая, пока она лёгкой иноходью сбежит вниз по

      ступенькам лестницы на площадку, где он терпеливо дожидался, чтобы снова увидеть её, как

      будто в повторе на экране телевизора: в красном-вишнёвом, радостно шуршащем лыжном

      костюме, с варежкой, снятой с правой руки – она специально снимала варежку, чтобы взять его за

      руку. Если подумать, к нему никогда так не прикасались женщины. Да, два-три раза на танцах в

      выстывшем актовом зале МАИ к нему льнули эти серые мышки в потёртых, бесформенных

      свитерах и убого скроенных болгарских джинсах «Рила» – аспирантки с кафедры радиолокации,

      что ли? Он толком и танцевать не умел тогда, а они старались вовсю с каким-то жалким

      отчаянием. Каждая из них прижималась к нему всем телом, а в вальсе, где он просто позорно

      топтался на месте, путая ноги, даже с отчаянной смелостью пыталась оседлать худыми бёдрами

      его ногу, и ему приходилось цепенеть от застенчивости и подавленного желания, чтобы, не дай

      бог, невольно не выдать своего такого убогого вожделения и не упереться в её лобок. Чёрт бы

      подрал эти сиротские танцы в МАИ, где на каждую сотню приехавших из разных провинциальных

      берлог прыщавых технарей, кое-как причёсанных, в плохо сидящих москвошвеевских пиджаках,

      приходилось вполовину меньше московских лимитчиц! Савченко от раздражения и злости и на

      себя, и на этих серых мышей перестал ходить на танцы уже с третьего курса. И ничего не потерял, разумеется. Чем это убожество лучше Изотовки?!

      А здесь перед ним не серая мышь. О нееет! Настоящая Красная Шапочка из сказки Шарля

      Перро, с умными глазами, в которых, слава богу, и близко не ночевала провинциальная

      униженность и покорность, а светился какой-то мягкий и безмятежный, будто люминесцентный,

      свет. Она была красивой и взрослой, она пришла из того мира, который кружил вокруг него и

      дразнил его все эти годы на московских улицах, но куда вход ему до сих пор оставался заказан.

      Где он видел прежде такой свет? И где он видел таких женщин раньше? Да, да, естественно, –

      услужливая память подбрасывала ему образы из детства – он видел их сквозь окна купейных

      вагонов фирменного поезда «Крым»