Неформат. Марина Владимировна Брагина

сорвалось это «ваши», словно он не прожил в Москве четыре года!) то есть

      московские лимитчики, – поправился он, – это люди в движении. Они бросили провинцию и

      приехали в Москву. Они приехали за новой жизнью – пусть они даже сами себе в этом не

      признаются. У них куча того, что в умных газетах называют «родимыми пятнами». Только не

      капитализма, – улыбнулся Савченко, – а провинциализма. Но при всех этих родимых пятнах у них

      есть одно достоинство: они знают, что они никто и звать их никак. У них нет гонора, нет

      самодовольства. У них, может, есть комплекс неполноценности или комплекс провинциала, но у

      них нет довольства собой. И это очень хорошо, потому что заставляет их искать варианты решения

      задачи. Жизнь для них – сложная, почти нерешаемая задача, и они готовы продать душу дьяволу

      за то, чтобы выбиться в люди. Ты школьную химию помнишь? Свободная валентность?

      Ляля сокрушённо покачала головой:

      – Что-то припоминаю, но очень смутно. Ну и при чём здесь вся эта химическая заумь? Ты,

      егерь, умеешь всё усложнить до головной боли в мозжечке.

      – По-моему, головная боль в мозжечке – это тоже – как ты выразилась? – тавтология. – Он

      игриво, ненавязчиво вернул ей порцию ехидства, которой она попотчевала его минуту назад. – А

      валентность – это очень удачный, как мне кажется, образ, позволяющий проиллюстрировать

      разницу между жителями Изотовки и нашими (Да, нашими! В нашей Москве! – внутренне

      воскликнул он.) лимитчиками с ЗИЛа. Посуди сама, эти люди, как атомы, оторвались от своей,

      органически присущей им среды, бросив всё, ну или, скажем, многое из того, что их с ней

      роднило. Бросили семечки на завалинке по вечерам, домино дотемна, сизый неочищенный

      самогон по праздникам и слоников на телевизоре, накрытом сверху салфеткой с бахромой. Они

      оборвали многие из своих валентных связей и помчались в столицу. И, знаешь, им плохо,

      неуютно, их там никто не ждёт, они не знают и не любят эту столичную жизнь. И, казалось бы,

      почему не вернуться обратно (Опять эта чёртова тавтология! Но Ляля не обратила на неё в этот раз

      внимания, потому что слушает его очень серьёзно), – к этим вечерам на завалинке, пьянкам по

      праздникам и слоникам в ряд? Почему бы не заполнить эти свободные, незанятые валентные

      пары чем-то родным, знакомым и понятным? Ан нет! (Его вдохновение, сродни лекторскому,

      выдало из глубин памяти это книжное «ан».) Не идут они на это. Каким-то шестым чувством,

      печёнкой чуют: не надо! Лучше заполнять эти освободившиеся валентные связи чем-то новым,

      чего в провинции не было и нет, даже если им это не по нутру. Они оторвались от прежнего мира, но не пристали к новому.

      Вадим в пылу вдохновения шагал назад с носка на пятку, оскальзываясь на снегу и

      сбиваясь с шага, но не обращал на это внимания. Он чувствовал прилив энтузиазма, который

      знаком каждому, кто долго искал и наконец нашёл решение замысловатой теоремы