Фернандо Магеллан. Книга 2. Игорь Ноздрин

о себе черт знает что.

      – Словом Божьим человека не испортишь! Оно поднимает людей на ноги, дает силы, препятствует злу.

      – Фернандо, ты звал меня на ужин или на проповедь? – недоумевал капитан.

      – Молодец, Антоний! – похвалил адмирал. – Вновь обретаешь разум.

      – Я не терял его, это вас покинула Добродетель.

      – Опять за старое… – вмешался шурин. – Надоело все, хочу есть!

      – Тебе не грех послушать! – одернул Фернандо. – Он вас давно не учил.

      – Простите моряков, – потребовал священник, – снимите цепи!

      – Простить? – возмутился Барбоса. – Их надо было повесить, головы порубить. Сволочь трюмная, бунтовать вздумала? А этого не хотите? – сложил кукиш и трахнул по столу кулаком. – Утопить дармоедов, четвертовать!

      – Вы голодны, поэтому злы, – решил Антоний.

      – Правильно, – поддержал его адмирал и велел слуге принести мясо с вином.

      – Заступник нашелся! – надулся шурин. – Они бы разорвали тебя на куски. Ты забыл о призывах де ла Рейны?

      – Нет.

      – Так чего просишь?

      – Нельзя мучить людей, они раскаялись.

      – Мескита говорит иное о доминиканце.

      – Отец де ла Рейна болен, лишился рассудка, – не судите его строго! Бог покарал священника за грехи.

      – Но других не наказал.

      – Вы мало били и пытали их? – возвысил голос монах.

      – Достаточно, – ухмыльнулся Дуарте – чтобы запомнили на всю жизнь.

      – Пора прекратить истязания! – заволновался францисканец. – Послушайте, что сказал Господь…

      – О сосцах серны? – уколол Барбоса.

      – Ты читал книгу Соломона? – удивился Магеллан.

      – Лилии, виноградники, кудри на щеках, прочая дребедень, – пояснил шурин.

      – Свои любимые песни вместо Иезекииля и Откровения Иоанна? – допытывался Фернандо.

      – Да, – признался Антоний.

      – Боже праведный, значит, ты обрел покой.

      – Прикажите снять кандалы! – попросил священник. – Моя душа перестанет болеть, когда наступит мир.

      – Ох, нежности! – вздохнул шурин. – У праведника душа болит… Он нас, злодеев, будет обличать, пока арестанты не поднимут черный флаг и не утопят его за бортом.

      – Я вам верил, пошел с вами, а вы…

      – Я не забыл лиссабонские вечера, – ответил адмирал, усаживаясь за стол, – не забыл и подготовку экспедиции в Севилье, когда все могли умереть, не выйдя в океан. Не забуду, как чуть не лишился кораблей на пути к островам, и не допущу нового мятежа! Вы зря спорите. Вы оба правы. Излишняя строгость вредна, как неразумная добродетель. Люди устали, начали роптать. Наши союзники жалеют их, подкармливают. Думаешь, я не замечаю, как на твоем корабле помогают заключенным? Как у Мескиты выносят на палубу подышать свежим воздухом доминиканца? Как за спиной Серрана сменяют у помп провинившихся? Вижу и жду, когда наказание превысит разумный предел. Человек должен раскаяться, но не обозлиться. Иначе нас уничтожат. Мы обязаны показать зубы, запугать, пресечь в зародыше бунт, сделать моряков послушными.

      Где