Победитель последних времен. Лев Котюков

– и, как бы случайно, все друзья и собутыльники несчастного Цейхановича – Дорфман, Фельдман, полковник Лжедимитрич с Казьминым, ну и, естественно, я с Авербахом.

      Обрело свою сквернословную плоть зловещее слово «Водоканал». Протечка была устранена, а сосед разорён на целую зарплату доблестными аварийщиками и ещё на одну Фельдманом и Дорфманом под выкрики яростного Лжедимитрича:

      – За державу обидно! Такие вот копальщики Россию продают! Навербовал басмачей, сексот! Эй, Федька (так он именовал Фельдмана), плюнь ему в харю! Я сапогом разотру! Смерть врагам России!

      Полковник так озверел, что даже как бы пребывающий в прострации-кастрации Цейханович умоляюще возопил:

      – Нельзя ли потише, полковник! Ведь тут где-то дети…

      – Что ещё за дети?! Чьи дети?! Капитана Гранта, что ли?! Подумаешь, чины!!! Да этот копальщик всех детей со своим водопроводом зароет! Такие вот и торгуют детскими органами, чтоб потом в ваннах купаться! Смерть врагам России! – ещё больше взъярился неуничтожимый полковник, но, углядев, что Фельдман бодро засунул в карман соседские откупные, легко заткнулся и шустро сорганизовался с Авербахом в магазин за водкой.

      И всё пошло обычным чередом в жизни Цейхановича. Но что-то с той поры изменилось в моём друге, что-то почти надломилось, что-то почти оборвалось, что-то, может быть, и без почти.

      И если вдруг невзначай исторгало говорящее пространство слово зловещее: «Водоканал!», вздрагивал Цейханович и замирал, как камень на дне морском, ибо слышалось ему из небытия: «Напельбаум! Напельбаум! Напельбаум!»

      Безутешным эхом полнилась и отзывалась эху душа. Но угрюмо хранило бесплотное эхо тайну преображения неведомого Напельбаума в Цейхановича – и не было откровения моему несчастному другу, и был он обречён жить в непостижимости до конца дней своих.

      Но с той поры насмерть зарёкся Цейханович лазить по водопроводным люкам. И на военных сборах, куда его по знакомству упёк полковник Лжедимитрич, во время учебных атак держал люк своего БТР открытым, несмотря на угрозные команды. И даже дымовая шашка, брошенная Лжедимитричем в распахнутый люк, не сокрушила его твердокаменного зарока.

      А я всё ещё мечтаю при случае обратиться в почтовую марку.

      И Цейханович иногда молча мечтает вместе со мной.

      Но неведомы мне его мечты.

      Да и вряд ли они ему самому ведомы.

      Цейханович в «яме»

      Пусть никакой иной жизни нет, но о том, что она может запросто быть, надо помнить каждому живущему и существующему.

      Но Цейханович иногда был не в ладах со своей памятью, страдал во дни загулов общими и частными провалами. Это очень прискорбно сказывалось на его характере и отношениях с миром явным и тайным.

      Как правило, после провального цикла овладевал им безудержный зуд недовольства и критиканства. На все и всех… Слушать его без противогаза в этот период было весьма небезопасно для души и здоровья. В ядовитых словоизвержениях Цейхановича вся наша жизнь, с доисторических времен до нынешних,