Победитель последних времен. Лев Котюков

приехать!..» – с застарелой горечью подумалось Цейхановичу.

      «Сволочи!..» – злобно и угрюмо буркнул он, корячась на грязных скобах люка, – и маломощное, тухлое эхо услужливо откликнулось в адрес телевизионщиков: «Сс-во-ло-чи!..»

      Телевиденье Цейханович откровенно недолюбливал.

      «Как ни включишь – одни евреи! – сетовал он за бутылкой Авербаху. – И куда только Израиль смотрит?! Этак там скоро ни одного настоящего живого еврея не останется, все здесь обэкранятся. А самим израильцам придётся нанимать в дикторы и дикторши арабов и арабш…»

      Но мало ли чего и кого недолюбливал Цейханович. Он и Авербаха не жаловал, но всех, и самого себя в первую очередь, уверял, что нет на земле русской для него человека родней Авербаха, пусть он и урождённый Розенфельд или – чёрт с ним! – Петров, Иванов, Сидоров! И все ему верили – и в первую очередь, вопреки себе, благодушнейший гигант Авербах, весьма похожий издалека на крутого громилу.

      Цейханович корячился в тусклости и вони люка, силясь обнаружить последствия диверсии таджиков, а мимо, почти над его головой, шёл другой человек-громила, весьма похожий на моего старого друга и потомственного демократа Коледина. Не буду обрисовывать и объяснять облик и образ жизни Кости Коледина, сие совершенно бессмысленно и почти неподъёмно даже для моего пера, достаточно того, что проходящий был почти неотличим от Коледина. И вот этот не отличимый от Коледина громила-человек, а может, и сам Коледин, завидев на своём горизонте открытое, бесхозное водопроводное очко, громово чертыхнулся, малость скривил свой ясный, несокрушимый, прямой путь – и лихо прикрыл люк тяжеленной крышкой, дабы не ухнуть запоздало в него на обратном беспамятно-несокрушимом, прямом пути. Глухо чавкнула чугунная лепёха с чугунной надписью «Водоканал», глухо, но довольственно, как льдина в грязной луже.

      Цейханович и пикнуть не успел, лишь съёжился от внезапности, подобно лягушке. И померк над ним круглый белый свет, как зимнее солнце над покойником. И не по-человечьи завопил, завыл, взревел Цейханович от безвестной подлости человечьей. И стало так безнадежно его душе, так безысходно, что даже каким-то светом глубинным, последним светом спасения овеялась душа. И, хрипло выкрикнув в адрес неведомого злодея: «Гнида!!!» – замолк обессиленный Цейханович и не стал биться своей хитрой и страшной головой о чугун гробовой.

      По сюжету, да и по справедливости, я должен был вызволить своего друга из водопроводного подземья, или, на худой конец, Авербах.

      Но правда жизни – увы, увы! – не соответствует нашему тщеславию и здравому смыслу. Крепко не соответствует, подлая, – и нет в этой правде Бога. Сплошная несправедливость – сия правда! Кто её только придумал вместе с нашей и иной жизнью? Впрочем, правда смерти ещё больше не соответствует здравому смыслу и тщеславию нашему.

      Да и страшно я приустал от дел добрых. Безнадежно приустал.

      Еще чуть-чуть – и!!! Но нет, нет!

      Не обращусь я от безумной устали в творящего зло.

      Но