Победитель последних времен. Лев Котюков

кругом для пирогов Цейханович огородил дыру в столе, словно короной. И дыра враз почувствовала себя Царь-дырой, вернее, Дырь-царевной. Посветлела её душа сквозная. Тем более, что совсем недавно кто-то из нашей компании, но не я, многогрешный, скорее всего полковник Лжедимитрич, по пьянке принял благородную дыру в столе за известное место – и поступил с ней совсем некрасиво. А потом, плюхнувшись за стол, сам, скотина, и вляпался в собственную некрасивость. Цейханович как бы искупил перед дырой хамство человеческое, увенчав её короной. И дыра приосанилась от столь уважительного хозяйского отношения, округлилась чуток сама собой, помолодела дня на три. Но маленько поскучнела, когда Цейханович облил её края густым сиропом от вишнёвого варенья.

      Солнце переливисто заиграло в тёмно-кровавом сиропном разливе, колко вспыхнуло в «окровавленной» жести, а Цейханович удовлетворённо промурлыкал:

      Муха села на варенье —

      Вот и всё стихотворенье.

      Впрочем, мухи и иные неопознанные летучие насекомые тотчас закружились над столом. Рачительный Цейханович даже прибил нескольких и для устрашения бросил их трупы в разлитый сироп. Занавесил стол трехцветным флагом, который когда-то приволок с «боевых баррикад 91-го года» – и сцена театра абсурда была готова для премьеры.

      Но не таков был человек Цейханович, чтобы обойтись без генеральной репетиции. Он бережно принёс из дома дедовское зеркало, в своё время украшавшее зал ожидания Ярославского вокзала, в которое, по семейному преданию, смотрелась Анна Каренина перед тем, как броситься под паровоз. Поставил его супротив стола, вторично залез под стол, высунул голову из дыры и остался весьма доволен увиденным, ибо на миг Цейхановичу самому стало очень-очень страшно.

      «Почище Иоанна Крестителя получилось… Что там какая-то Саломея с отрубленной башкой на подносе… Эта штучка будет посильней фаллоса Гёте…» – уважительно подумалось ему.

      Цейханович даже глаза закрыл и голову набок завалил в клейкий сироп от усердия. Но, к сожалению, он ещё не научился, в отличие от меня, прозревать своё отражение вслепую. И, наверно, ещё не скоро научится, если не перестанет слушать Авербаха с его россказнями о вреде городской жизни и о вредности моей роли в деяниях Цейхановича.

      Но разве в этом моя вина?!.

      Иной роли, кроме собственной, в театре жизни у человека нет!

      Но редкий человек талантливо играет себя – большей частью неприглядно и бездарно. Лицедействует, то с недобором, то с перебором.

      И ухает стоном бытие и небытие и по ту, и по эту сторону России:

      Не верю!

      Не верю!!

      Не верю!!!

      Но все, несмотря ни на что, верят в свою игру.

      Верят себе и кому угодно безоглядно и тупо, а не только мне и Цейхановичу. Впрочем, и не жаль, что верят. Ещё неизвестно, на чём мир держится, ибо вера в собственную бездарность и ничтожество энергетически во сто крат мощней извечной