Темный инстинкт. Татьяна Степанова

приподнял брови, всем своим видом выказывая: «Ты-то еще что дерзишь?»

      – Там женщины, Шура. На даче Зверевой, – пояснил Кравченко, смягчая тон. – О них мы теперь должны думать в первую очередь.

      Мещерский вернулся бледный и задохнувшийся после своего печального марафона, передал черный пенальчик радиотелефона оперу.

      – Дома все тихо, – сообщил он. – Естественно, я никого ни о чем не спрашивал пока.

      – И в будущем помолчи, – приказал Сидоров, набирая номер отдела, – вот что, ребята, договариваемся как жентльмены: спрашивать теперь – мое дело, а вы… Алло, дежурный? Сидоров говорит, соедини меня с Пал Сергеичем. Срочно! И свяжись с экспертами. Кто сегодня дежурит? А этот, новенький… Давай всех вызывай. Да. Случилось. На территории дачного кооператива. Двадцать второй километр. Давай опергруппу сюда. И прокурору сообщи.

      В роли понятых на этот раз побывать не пришлось. Местный отдел милиции высадил настоящий десант, а в качестве «беспристрастных» взяли двух охранников из сторожки. По их вытянувшимся лицам Кравченко определил – как те боятся теперь лишиться своей спокойной, сытой работы.

      – Что, проворонили? – рявкнул на них Сидоров. – Турнут вас теперь за халатность по первое число. И поделом!

      – Да мы… Тут никого ведь не было! Чужих. Мы же никуда не отлучались от пульта! Пленки вон можете посмотреть.

      – Посмотрим, дайте срок.

      Что далее происходило при осмотре места происшествия, Кравченко и Мещерский так и не узнали. Им было приказано сидеть в дежурной машине на шоссе. Сидели они там аж до половины шестого вечера. От голода, волнения, бензиновой вони, а главное, от сознания того, что вот случилось нечто дикое, неприятное и страшное, о котором теперь придется поневоле говорить и думать все ближайшие часы и дни, у Мещерского глухо ныл затылок – словно его съездили по черепу чем-то увесистым и мягким.

      – Кто ей сообщит о его смерти? – спросил Кравченко, мрачный как туча.

      – Уступаю тебе.

      – Да? А впрочем, это не наша обязанность. Это Сидоров тут вопросы задавать намеревался. Ну и пусть. А мы с тобой, Серега, будем немы как рыбы.

      – И как долго?

      – То есть?

      – Я спрашиваю: как долго немы?

      Кравченко вздохнул:

      – Наше дело теперь молчать, слушать, смотреть и делать выводы. Раз уж вляпались в такое дело по дури своей…

      – Я не виноват, Вадя! Откуда же я знал, что все так обернется?

      – Ты письмо помнишь?

      – Что? – Мещерский начинал злиться.

      – Ну письмо ее твоей бабуле восстановить мне сможешь дословно?

      – Нет, шутишь, что ли? Нашел время.

      – А в общих чертах?

      – Ну смогу.

      – На ночь расскажешь, – хмыкнул Кравченко. – Это будет первая сказочка нашей тысяча и одной ночи здесь.

      – Мы могли бы уехать… Сегодня же, – Мещерский жалобно-вопросительно покосился на друга. – Если хочешь, мы могли бы… – Он покраснел: до каких же глубин малодушия приходится иногда опускаться под влиянием обстоятельств!

      – Атеперь я не хочу. – Кравченко положил