В тихом омуте…. Виктория Платова

с такой силой, что мне иногда казалось – уж не удачно ли он, проскочив вне очереди, реинкарнировался в этой ослепительной, с железной хваткой провинциалке.

      Впрочем, я никогда не была буддисткой, я не верила в переселение душ.

      И никогда не была у Веньки на «Алексеевской».

      Чаще всего именно она паслась у меня в Бибиреве. В ванной появилась ее дорогая косметика, в комнатах были небрежно разбросаны ее дорогие вещи, которые я педантично складывала на уже отведенную ей полку в шкафу.

      Шкаф был куплен на деньги, полученные за рекламу мыла, – это мыло я ненавидела.

      Веньке же было плевать на эту рекламу, мыло, отведенную полку – и со временем получилось так, что все мои аскетичные свитера и рубахи пропитались ее дорогущей туалетной водой – эту туалетную воду я тоже ненавидела.

      Устав сражаться с ее безалаберностью и смирившись с тем, что она оккупировала – совершенно незаметно для меня – мой дом, я заказала ей дубликат ключей и предоставила право делать в нем что угодно…

      И для начала она изменила цвет глаз.

      Я заметила это сразу, но решилась спросить только тогда, когда были выслушаны все ее потрясающие истории о новом малобюджетном проекте кинопроизводства на студии Горького.

      – Ты изменилась, – осторожно сказала я.

      – А-а… Ничего особенного. Контактные линзы вставила.

      – Не знала, что у тебя проблемы со зрением.

      – Никаких. Это у тебя проблемы со зрением, – рассмеялась она, схватила меня в охапку и потянула в коридор, к большому зеркалу.

      – Ну?! Ты ничего не замечаешь?

      – Цвет глаз другой. Даже не могу понять, идет ли это тебе…

      – А по-моему, здорово! У нас теперь одинаковые глаза. Зеленые. Всегда мечтала иметь зеленые глаза.

      – Зачем?

      – Просто подпирает иногда, так хочется быть на кого-то похожей…

      – На кого-то?

      – На тебя… Ничего не говори, пусть так и останется, хорошо?

      …Спустя две недели, когда этот разговор благополучно забылся, она вдруг вытащила меня в парикмахерскую. Я отроду не стриглась во всяких там салонах, это казалось мне мещанством; волосы же мне ровняли в разные периоды жизни мать, Иван и Нимотси.

      Теперь пришла Венькина очередь, но она только хмыкнула и отправилась со мной к своей парикмахерше. Парикмахерша оказалась халдистой бабой, но дело свое знала хорошо: вместо очень длинных неухоженных волос, от безысходности всегда собиравшихся в хвост, я получила умеренно длинные с намеком на стильную прическу.

      Потом пришла очередь цвета. Родной цвет активно не нравился Веньке, она находила его слишком унылым – и поэтому я была срочно перекрашена в глубокий темно-рыжий с томно-вспыхивающим медным отливом.

      «Ну вот, просто отлично, глаза заиграли, теперь можно выводить тебя в свет и на случку», – констатировала Венька, жизнь всегда представлялась ей неким азартным биологическим циклом.

      …А потом и сама Венька перекрасилась в темно-рыжий.

      Но я бы даже не заметила этого,