Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том третий. Нелли Шульман

забинтованную, выбритую наголо голову Гриши, Волк скосил глаза направо, в проход между нарами:

      – Лагерь военнопленных… Им все-таки удалось взять холм… – последнее, что помнил Волк, был разрыв немецкой ручной гранаты, в каких-то двух метрах, от его окопа:

      – Значит, Тони наткнулась на патруль эсэсовцев… – Волк сжал зубы, – рассказала, где наш отряд… – Максим и не думал обвинять любимую женщину:

      – Нельзя никого судить, – напомнил он себе, – неизвестно, как бы ты себя повел, под пытками, Максим Михайлович. Вряд ли ее в живых оставили… – сердце, тоскливо заболело, – мальчик теперь сирота. Мне надо бежать, добраться до Куйбышева… – пока что Максим даже не знал, где находится:

      – Понятно, что в лагере, – присев, он забрал у Гриши мокрую тряпку, – в плену… – поведя носом, Максим понял, что до войны в бараке располагался свинарник, или коровник. Наскоро сколоченные нары поднимались вдоль дощатых стен. В земляной пол втоптали старый навоз. Максим посасывал тряпку, ощущая привкус болота:

      – Вы осторожней, – шепнул Гриша, – воду немцы в бочках привозят. Как бы дизентерию не заработать… – Максим окинул взглядом барак:

      – Полтысячи человек, не меньше… – судя по худым, обросшим бородами лицам, многие попали в плен в начале окружения. Максим заставил себя отдать тряпку Грише. Пить еще хотелось, но фельдшер сказал, что воду выдают раз в день, с баландой из картофельной шелухи, и жижей, похожей на древесные опилки. Взяв сохраненную для него миску, Максим решил, что это, видимо, каша. Хлеба не приносили. По словам Гриши, половина барака еле могла подняться, для поверки:

      – Нас два назад привезли, – вздохнул фельдшер, – но других ребят я не видел. Должно быть, они разделили выживших… – Максим, медленно, пережевывал подгнившую крупу. Ложек здесь не водилось, пришлось, есть рукой. Он облизал пальцы: «Рассказывай».

      Рассказывать, в общем, было нечего.

      Голова у Гриши оказалась перевязанной на всякий случай. При атаке не холм его не ранило. Кроме охранников, в форме вермахта, в барак никто не заходил:

      – Здесь десять строений… – фельдшер махнул в сторону открытых дверей – пять тысяч человек в лагере. То есть, люди умирают… – в их бараке сидел военный врач, взятый в плен месяц назад. Он сказал Грише, что каждый день, в большую яму, на задах плаца стаскивают несколько десятков трупов. Гриша сам видел больных дизентерией и сыпным тифом. Охранники требовали, чтобы все заключенные выходили на утреннюю и вечернюю поверки:

      – Я вас прятал, – признался Гриша, – под нарами. Они туда не заглядывают. Если бы они узнали, что вы на ногах стоять не можете, они бы вас пристрелили… – сегодня утром один из охранников убил больного, в их бараке. Солдат был не в силах подняться:

      – Вас тоже били… – Гриша, аккуратно, коснулся повязки под грязной гимнастеркой Волка, – когда нашли, в окопе… – по словам фельдшера, раненых расстреляли сразу. От всего