Полдень, XXII век. Страна багровых туч. Путь на Амальтею (сборник). Аркадий и Борис Стругацкие

мягко. – Знаете, это – штурм унд дранг, как сказал бы директор Бадер.

      – Штурм и натиск, – важно перевел Бадер.

      – Вот именно, – сказал Горбовский. – Слишком. А это не нужно. Это па-аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.

      – Моя лаборатория погибла, – сказал Сидоров. – Я не мог иначе.

      Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн сказал брезгливо:

      – Пойдемте, Леонид Андреевич.

      – Я не мог иначе, – упрямо сказал Сидоров.

      – Нужно было совсем иначе, – сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.

      Сидоров стоял посреди коридора и смотрел, как они уходят втроем и Бадер и Валькенштейн поддерживают Горбовского под локти. Потом он посмотрел на свою руку и увидел красные капли на пальцах. Тогда он пошел в медицинский отсек, придерживаясь за стену, потому что его качало из стороны в сторону. «Я же хотел как лучше, – думал он. – Это было самое важное – высадиться. И я привез контейнеры с микрофауной. Я знаю, это очень ценно. И для Горбовского это тоже очень ценно: ведь Горбовскому рано или поздно самому придется высадиться и провести рейд по Владиславе. И бактерии убьют его, если я не обезврежу их. Я сделал то, что надо. На Владиславе, планете голубой звезды, есть жизнь. Конечно, я сделал то, что надо». Он несколько раз прошептал: «Я сделал то, что надо». Но он чувствовал, что это не совсем так. Он впервые почувствовал это там, внизу, когда они стояли возле планетолета по пояс в бурлящей нефти и на горизонте огромными столбами поднимались гейзеры и Горбовский спросил его: «Ну и что вы намерены предпринять, Михаил Альбертович?», а Валькенштейн что-то сказал на незнакомом языке и полез обратно в планетолет. Затем он почувствовал это, когда «Скиф-Алеф», в третий раз оторвавшись от поверхности страшной планеты, снова плюхнулся в нефтяную грязь, сброшенный ударом бури. И он чувствовал это теперь.

      – Я же хотел как лучше, – невнятно сказал он Диксону, помогавшему ему улечься на стол.

      – Что? – сказал Диксон.

      – Я должен был высадиться, – сказал Сидоров.

      – Лежите, – сказал Диксон. Он проворчал: – Первобытный энтузиазм…

      Сидоров увидел, как с потолка спускается большая белая груша. Груша повисла совсем близко, у самого лица; перед глазами поплыли темные пятна, заложило уши, и вдруг тяжелым басом запел Валькенштейн:

      И если бы ты не вернулся назад,

      Кто бы пошел вперед?

      – Кто угодно… – упрямо сказал Сидоров с закрытыми глазами. – Любой пойдет вперед…

      Диксон стоял рядом и смотрел, как тонкая блестящая игла киберхирурга входит в изуродованную руку. «Как много крови, – подумал Диксон. – Много-много. Горбовский вовремя вытащил их. Опоздай он на полчаса, и мальчишка никогда уже больше не оправился бы. Ну, да Горбовский всегда возвращается вовремя. Так и надо. Десантники должны возвращаться, иначе они бы не были Десантниками. И каждый Десантник был когда-то таким, как этот Атос…»

      Глубокий поиск

      Кабина была рассчитана