Полдень, XXII век. Страна багровых туч. Путь на Амальтею (сборник). Аркадий и Борис Стругацкие

тотчас снова дрогнули стены. Горбовский молчал.

      – Нет подачи горючего, – сказал Валькенштейн неожиданно спокойно.

      – Вижу, – сказал Горбовский. – Делай свое дело.

      – Нет ни капли. Мы падаем. Замкнуло…

      – Включаю аварийную, последнюю. Высота сорок пять… Сидоров!

      – Да, – сказал Сидоров и принялся откашливаться.

      – Ваши контейнеры наполняются. – Горбовский повернул к нему свое длинное лицо с сухими блестящими глазами. Сидоров ни разу не видел у него такого лица, когда он лежал на диване. – Компрессоры работают. Вам везет, Атос!

      – Мне здорово везет, – сказал Сидоров.

      Теперь ударило снизу. У Сидорова что-то хрустнуло внутри, и рот наполнился горькой слюной.

      – Пошло горючее! – крикнул Валькенштейн.

      – Хорошо… Прелесть! Но занимайся своим делом, ради бога. Сидоров! Эй, Миша…

      – Да, – сипло сказал Сидоров, не разжимая зубов.

      – Запасного комплекта у вас нет?

      – Ага, – сказал Сидоров. Он плохо соображал сейчас.

      – Что «ага»? – закричал Горбовский. – Есть или нет?

      – Нет, – сказал Сидоров.

      – Пилот, – сказал Валькенштейн. – Герой.

      Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.

      – Они высадились здесь! – закричал Горбовский. – Там город, я знаю!

      Что-то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:

      Бешеных молний крутой зигзаг,

      Черного вихря взлет,

      Злое пламя слепит глаза,

      Но если бы ты повернул назад,

      Кто бы пошел вперед?

      «Я бы пошел, – подумал Сидоров. – Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию».

      А Валькенштейн ревел:

      Чужая улыбка, недобрый взгляд,

      Губы скривил пилот…

      Струсил Десантник, тебе говорят.

      Но если бы ты не вернулся назад,

      Кто бы пошел вперед?

      – Высота двадцать один! – крикнул Горбовский. – Перехожу в горизонталь!

      «Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, – подумал Сидоров. – Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».

      Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул