Полдень, XXII век. Страна багровых туч. Путь на Амальтею (сборник). Аркадий и Борис Стругацкие

запах океанской воды. От Акико всегда пахло океанской водой: как-никак, она проводила в воде две трети своего времени, не меньше.

      Кондратьев сказал:

      – Акулы. Четыреста метров.

      Сигнал задрожал, распался на мелкие пятна и исчез. Акико отодвинулась. Она еще не умела читать сигналы ультразвукового локатора. Белов умел, так как уже прошел годичную практику на «Кунашире», но он сидел позади и не видел экрана. Он сказал:

      – Акулы – мерзость.

      Затем он пошевелился и пробасил:

      – Beg your pardon, Акико-сан.

      Говорить по-английски не было никакой необходимости, потому что Акико пять лет училась в Хабаровске и прекрасно понимала по-русски.

      – Тебе не следовало так наедаться, – сердито сказал Кондратьев. – И не следовало пить. Ты ведь знаешь, что бывает.

      – Всего-навсего жареная утка на двоих, – сказал Белов. – И по две рюмки. Я не мог отказаться. Мы с ним сто лет не виделись, и он улетает сегодня ночью. Он уже улетел, наверное. Всего по две рюмки… Неужели пахнет?

      – Пахнет.

      «Это скверно», – подумал Белов. Он вытянул нижнюю губу, подул тихонько и потянул носом.

      – Я слышу только духи, – сказал он.

      «Дурак», – подумал Кондратьев. Акико виновато сказала:

      – Я не знала, что это так серьезно. Я бы не душилась.

      – Духи не страшно, – сообщил Белов. – Даже приятно.

      «Зря я его взял», – подумал Кондратьев. Белов стукнулся макушкой о замок люка и зашипел от боли.

      – Что? – спросил Кондратьев.

      Белов вздохнул, сел по-турецки и поднял руку, ощупывая замок над головой. Замок был холодный, с острыми, грубыми углами. Он прижимал к люку тяжелую крышку. Над крышкой была вода. Сто метров воды до поверхности.

      – Кондратьев, – сказал Белов.

      – Да?

      – Слушай, Кондратьев, почему мы идем под водой? Давай всплывем и откроем люк. Свежий воздух и все такое.

      – Наверху пять баллов, – ответил Кондратьев.

      «Да-да, – подумал Белов, – пять баллов, болтанка, открытый люк зальет. Но все равно сто метров над головой – это неуютно. Скоро начнется спуск, и будет двести метров, триста, пятьсот. Может быть, будет километр или даже три километра. Зря я напросился, – подумал Белов. – Нужно было остаться на „Кунашире“ и писать статью».

      Еще одна креветка стукнулась в иллюминатор. Словно крошечный розовый взрыв. Белов уставился в темноту, где на миг появился силуэт стриженой головы Кондратьева.

      Кондратьеву, разумеется, такие вещи и в голову не приходят. Кондратьев совсем другой, не такой, как многие. Во-первых, он из прошлого века. Во-вторых, у него железные нервы. Такие же железные, как проклятый замок. В-третьих, ему наплевать на неизведанные тайны глубин. Он погружен в методы точного подсчета поголовья и в вариации содержания протеина на гектар планктонного поля. Его заботит хищник, который зарезал молодых китов. Шестнадцать молодых китов за квартал, и все, как на подбор, самые