Богомаз. Наталия Айги

мнения ученых здесь разделились. А я сам все сообразил. Отольешь в форму гипс, он застынет и сперва красишь кошку белой масляной краской, а потом закопченной резиновой галошей раскрашиваешь. Зажигаешь галошу, вьется дым, получаются волшебные узоры, а сверху лаком. Буквально дымчатые кошечки выходят, с бантиками, глазастенькие, дырочка на спине. Нарасхват шли! Денег не было ни у кого, а копилки-кошечки были. Как признак богатства. А галоши мы из автомобильных шин клеили. Я и сейчас смогу, коли нужда заставит, кошечку создать, коврик, и галоши из шин склею. По натуре-то я работяга!

      Но рисование для меня, конечно, ни с чем не сравнится! Я окрестности Светлого Уголка все перерисовал, изучил. В глушь от людей уходил подальше, в усадьбу Малышково. Более всего она меня привлекала. Место старинное, три помещика раньше жили. Историка Костомарова родня, спиртозаводчик Зызыкин и третий еще, забыл, как и звать-то его.

      Там в усадьбе редкие сорта деревьев сохранились, пруд, круглый остров для чаепития. Брошено все давно, заросло, церковь в руинах, памятники. Гигантские березы на месте конюшен, филин в дупле много лет жил. Там моя лаборатория творческая была, то есть ходил я туда рисовать. Яблок в карман наберу, хлеба, весь лугами пропахну! Я еще нарочно в кусты высоченные в глушь заберусь, чтобы не видел никто. Здесь народ простой, увидят и начинают: «Что у тебя за ящик? А зачем рисовать? Делать тебе нечего! Ты ведь кочегар, не художник!» Ну что я им объясню? Рисовать – это счастье! Такое Бог, наверное, испытывал, когда мир создавал…

      Этюдничек у меня маленький, краски немного уходило. Рисовал закат, реку или деревья встречь солнца. Маленькие картинки, с ладонь, я их все до единой помню. Они как огонечки горели.

      Я потом огляделся в поселке – тюрьма, тюрьма… километр сто первый… У всех тюрьма. Реки и леса великолепны, но народ весь свирепый. Дарвин Чарльз, по-видимому прав: жизнь – это борьба. Кто за ножик сидел, кто за хулиганку. Одних убийц в поселке человек пятнадцать, а воров, их не сосчитать – их сотни. С четырьмя убийцами мы почти друзья, ну в очень хороших отношениях. Сын у Фени-удмуртки, например, из себя видный. А она какая хорошенькая, лучше японочки. Был у меня с ней грех раза три. Парень нормальный, спокойный, резал по дереву, вдруг почтальоншу ударил доской по голове. Тело на тачке отвез, в Хотчу кинул. Или она его довела, или же бес попутал. Восемь лет отсидел. Друг мой Удод, волжский человек, настоящий, мать почти в армию проводила, столы тесовые собрала, перекрестилась, но на роду написано, в темя ударил товарища! Открутился под следствием, вот повезло, самооборона, мол, самбо. Рано утром заря разгорается, только ко мне Удод опохмелиться идет, к другу. Или Валерка, утонченный мужик, ничего я в нем зловещего не видел, у отца орден Красного Знамени, саданул в Петербурге кого-то ножом, отсидел, и вся жизнь насмарку, не поднялся! Доски пилил на пилораме. Я с ним не раз говорил, он Малевича знает, Кандинского! Это же чудо! Я-то их сам не знал. Да, из кочегарки Босс, далеко не надо ходить, тоже убийца. Кто-то ночью