Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов. Эмилио Сальгари

что, в Аравии не курят?

      – Курят. В основном трубки, и то тайком: за это могут отрезать нос или губы. Ты же знаешь, Селим запретил курить табак, а тех, кто на этом попадется, ждет суровая расправа.

      Хараджа снова звонко рассмеялась:

      – Думаешь, я боюсь Селима? Он в Константинополе, а я здесь. Пусть только пошлет ко мне своих судей, и посмотрим, что я с ними сделаю. У меня на вершинах башен есть специальные столбы, и эти типы прекрасно будут смотреться в качестве флюгеров. Так что можешь свободно курить, мой милый капитан, и получишь большое удовольствие, когда нежный и ароматный дымок тебя чуть-чуть опьянит.

      Она закурила сигарету – их тогда только-только начали производить, – глубоко затянулась и медленно выпустила дым, вытянув трубочкой красивые красные, словно кораллы, губы.

      – Селим! Нерадивый и ленивый султан. Ему неохота заниматься делами, и он позволяет втягивать себя в гаремные разборки. Единственное, на что он способен, – это устраивать кровавую резню на потеху своим красоткам. О! Он ни капельки не похож ни на Магомета Второго, ни на Сулеймана. Если бы у него не было таких великих полководцев, как Мустафа и мой дядя Али, Кипр так и оставался бы в руках венецианцев, и не исключено, что галеры республики снова стали бы угрожать Константинополю.

      – Но я слышал, госпожа, что и тебе не так уж противны кровавые зрелища.

      – Я женщина, эфенди.

      – Не понимаю.

      – Чем занимаются у вас в Аравии женщины?

      – Хозяйством. Смотрят за верблюдами, готовят мужьям еду.

      – Значит, им есть чем себя развлечь, – сказала Хараджа, нарочито медленно затянувшись.

      – Есть, госпожа.

      – А какие развлечения у турецких женщин? Они заперты в гаремах, вдали от городского шума, как заживо погребенные. Им быстро надоедают и изысканные ароматы, и танцы невольниц, и рассказы старух. Ими овладевает глубочайшая скука и властное желание сильных, а значит, жестоких эмоций. Им начинает нравиться зрелище людских страданий, они мечтают о крови и убийствах и постепенно становятся черствыми и злыми. Я провела юность в гареме своего дядюшки. Разве я могла вырасти другой, не такой, как все турчанки? Да все мы одинаковы: что турчанки, что христианки.

      – О! – вскричала герцогиня и энергично махнула рукой, словно отметая такой довод.

      – Послушай, эфенди. Однажды юная и очень красивая христианка шестнадцати лет от роду резвилась на берегу Средиземного моря под присмотром гувернантки. И вдруг из-за скал стремительно, как газели, выскочили пираты, не обращая никакого внимания на летевшие в них стрелы стражников замка. Они убили гувернантку, а девушку похитили. Она не была турчанкой, она была из знатного итальянского рода. Несмотря на все ее мольбы и слезы, ее привезли в Константинополь и продали как рабыню управляющему султана. Ее красота поразила Сулеймана, и он сделал ее своей любимой женой. Девушка забыла свою страну, свою религию, отца, который, наверное, ее оплакивал, и очень быстро ею овладела все та же глубочайшая скука. Этот недуг поражает не только турчанок. И христианка