Спасибо одиночеству (сборник). Николай Гайдук

ну, это шутка, а вот насчёт рубахи в мае в Ленинграде – вполне серьёзно. Хотя время от времени майские ночи там светлыми бывают не только от света – от снега, внезапно упавшего.

      Застолье хрусталём тогда звенело, балагурило навеселе; мужики выходили подымить на площадку и Фёдор с ними тоже, хотя и не курил.

      – Ну, вот! Поздравляю! – воскликнул Василий Капранович, добродушно обнимая зятя. – Теперь пойдут пелёнки, распашонки. Спокойная твоя житуха, Федя, кончилась.

      Правая, горделиво вскинутая бровь его – ещё сильнее вскинулась.

      – Всё только начинается, – загадочно ответил зять. – Я вместе с пелёнками и чемодан купил…

      Восторженно горящие глаза у тестя медленно погасли.

      – Чемодан? Я что-то не понял. Что это значит? – В Москву поеду.

      Озадаченный тесть глубоко затянулся.

      – В Москву? Зачем? А как же здесь?

      – Нормально, – успокоил зять. – Мавр сделал своё дело, мавр может уходить, – грустно улыбаясь, произнёс он цитату из драмы Шиллера.

      Тесть был простым рабочим, крайне далёким от Шиллера. – А причём тут мавра? Что происходит?

      – Потом объясню, – пообещал Полынцев, отмахиваясь от дыма. – Я уезжаю на заработки.

      – А-а! Ну, это другое дело. – Василий Капранович тяжёлой пролетарской рукой поцарапал затылок. – И что? Надолго?

      – Пока не знаю.

      – А здесь-то что? Никак?

      – Здесь не получается. А там есть кой-какие зацепки.

      – Ты мужик, хозяин, – согласился тесть, – тебе решать.

      – Естественно! – с гонорком подхватил захмелевший Полынцев. – Я сам свою судьбу построю.

      Красивые слова умел он говорить, только ещё не знал элементарного: какие бы красивые слова не говорили мы – поступки наши говорят куда красноречивей.

      Ах, какой тогда был снегопад! Колдовство и светопреставление! «Снегопредставление» – такой неологизм придумал он, оказавшись на пороге прощания. Снег шарахнул как из пушки – огорошил, ослепил. Полынцев, неосмотрительно легко одетый, ругая себя дураком и простофилей, стоял, разинув рот, смотрел на снегопад, разноцветно и волшебно озарённый простыми фонарями и трехголовыми уличными канделябрами, искусно откованными лет двести назад. Он совершенно забыл о сюрпризах здешней майской погоды и потому оказался в одной рубахе посреди заснеженного города. Снег выпал ближе к ночи, когда Фёдор – не то, чтобы тайком, но как-то суетливо, скомкано – собрался и поехал на вокзал. Снегопредставление изумило его и одновременно встревожило. Он смотрел на газоны, где уже проклюнулись цветы, смотрел на озеленённые кусты, деревья. Он, как сейчас это помнится, тревожился о том, как бы не погибла, не померзла вся эта вешняя флора. И ничуть ему не горевалось, не печалилось о тех, кого бросает на произвол судьбы. А что горевать? И зачем рассиропливаться? Сам он вырос без отца потому, наверное, с весёлою, гусарской бесшабашностью оставлял семью – не первую, кстати сказать, но там-то хоть были одни только жёны, детишек не завёл, а тут…

      Фёдор