Спасибо одиночеству (сборник). Николай Гайдук

же так? – спросил он тишину и пустоту. – Неужто в самом деле?..

      Голова, тяжелея, склонилась над фотографией – горячий лоб ударился в столешницу. Но через минуту-другую он резко поднялся – чемодан паковать.

      Ветрюган за окошком перестал надсадно завывать – крупные капли защёлкали по карнизу, точно воробьи туда слетелись на зерно. Полынцев яростно захлопнул крышку чемодана – прищемил какую-то страницу, исчирканную вдоль и поперёк. Постоял, потерянно глядя в окно. И вдруг зачем-то стал рукой стеклину протирать: словно бы слёзы пытался стереть – слёзы с той стороны… А затем горячий лоб его прижался к чёрной крестовине холодного окна. И ему – как этому осеннему дождю – заплакать захотелось, зарыдать и завыть, горе своё размочить. Да только он не мог – давно отвык. Зато к нему вернулась детская привычка ногти грызть. «Это самоедство, – промелькнуло в голове, – если не хуже…»

      В нём просыпался тёмный, страшный зверь, готовый не только что ногти – горло перегрызть тому, кто повинен в кошмаре, случившемся в далёкой Северной столице.

      Продолжая собираться, он точно провалился в подпол или в тартарары – темно стало в доме. Пробки перегорели. Полынцев постоял во мраке у окна, глядя в небо и рассматривая реку, засыпанную холодными звёздными искрами.

      – Если долго всматриваться в бездну – бездна начинает всматриваться в тебя, – пробормотал он, двигаясь наощупь. – А где же запасные? Куда я их заныкал?

      Перегоревшие пробки – пропади они пропадом! – Полынцев заменил на пробки от русской водки. Даже сам не заметил, как так получилось. Божий свет пропал почти на сутки – это было затмение в отдельно взятых человеческих глазах. Затмение организовать помог всё тот же Самоха, расторопный и услужливый, как официант, – ящик водки припёр и закуску. А потом подсунул документ на подпись – бумага на продажу дома. Фёдор Поликарлович, пока ещё был при мозгах, заартачился, тихоокеанскую селёдку порезал на той бумаженции. Но Самоха, зараза, как фокусник, хитровато посмеиваясь, опять достал из-за пазухи белоснежного голубя – второй экземпляр. Водочка, в конце концов, сделала своё сатанинское дело – Полынцев рассиропился и подписал.

      «Или всё-таки нет? Не подписывал? – прочухавшись, гадал он, опухшими глазами обозревая горницу, похожую на поле после боя. – Продал я хату или нет? Кто я здесь? Хозяин? Или хрен собачий?»

      Глава 3

      Утро было мёрзлое – земля зачугунела. Вчерашние следы, впечатанные в грязь, казались такими крепкими – никакому солнцу ни весной, ни летом не отогреть. Сто лет пройдёт, казалось, всё кругом изменится и только вот эти следы – твои следы! – навсегда останутся, чёрной цепью протянувшись к родному дому откуда-то из гулких, пустых полей, некогда чистых, весёлых, полных разнотравья и разноцветья, засеянных золотом пшеницы, донника…

      Возле ворот Полынцева остановился немецкий «Опель» светло-серой масти.

      – Шеф! – позвал Самоха, выглядывая