Святая Грусть. Николай Гайдук

уже сходил за нею, возвращался. Без этой «живинки» дурохамец умер бы на месте. Наклоняясь над ним, юродивый покапал, покропил дымящуюся рану. И она зарубцевалась почти мигом. Дурохамец поднялся.

      – Вот спасибо старик!

      – Да об чём разговор?

      А что после было – юродивый не помнит. Очнулся Устя Оглашенный на дне промозглой пропасти, похожей на огромную могилу. Посмотрел по сторонам – и глазам не верит.

      Гром Громолвович? Ты?

      Я! – грохнул грозный бас.

      А ты чего здесь?

      Я здесь живу!

      А я што делаю?

      А ты помираешь, старик. Тебя дурохамец с горы столкнул.

      Не-е, – улыбнулся юродивый. – Устя ходит под Богом. Устя век не помрет.

      И правда не помер. Волшебные Сирины и Алконосты прилетели к нему, живой водицы в клювах принесли – ожил юродивый.

      – Вот хорошо, – обрадовался он, – спасибо дурохамцу, а то бы никогда не побывал в гостях у Грома Громолвовича. Я думал, у тебя хоромы царские, а тут, смотрю, какая-то берложина.

      – Мои хоромы далеко, – загрохотал незримый Гром Громолвович. – А здесь-то я на время приютился.

3

      Весенний Гром Громолвович нашёл себе тёмную глубокую берлогу на дне туманной пропасти, где валуны заволосатели сырой зелёной мшиной, где пахнет сладковатым и густым настоем зелени, воды, камней и различных кореньев.

      Растревоженный петушиными криками, он заворочался в берлоге, что-то прогромолвил недовольным басом – эхо закачало кедры, стоящие на закрайках пропасти.

      Приподнимаясь, Гром Громолвович потряс косматой тучей, растущей на загривке. Грязные когти, похожие на обломки источенных молний, заскребли по валунам, сдирая мох. Камни покатились под речной уклон – засверкала расцарапанная золотая россыпь, жарким угольём слепящая глаза. Лохматой лапой кверху кинув эти «уголья», Гром Громолвович сердито засопел…

      По траве, по лужам, по деревьям Царь-Города пробежала сильная рябь. Нечастые, но крупные капли – величиной с орешину! – забарабанили по стенам, башням и церковным куполам. А потом золотая шрапнель вдруг ударила… Золотины покатились по брусчатке, забулькали в лужах, в канавы упали.

      Голубовато-желтая молния когтями зацепила горизонт, распорола по краю – дождь ливанул с той стороны.

      Соколинский видел крыши, озарённые всполохом на горизонте. Дорога в полях. На дороге – тележный след, напившийся дождя и пьяно сползающий с косогора. Цветок, зарезанный тележным обручем, лежал в грязи, глядел на небеса голубоватым немигающим оком, в котором дрожала слезинка-дождинка.

      Звездочёт Звездомирович умел повелевать стихиями.

      Развел руками, сделал несколько странных движений.

      Соколик, ну хватит. Погремел, погромолвил и отдыхай. Ветер! И тебя это касается!

      Знаю. – Ветер в тучах вздохнул, затихая. – Боишься, как бы шторма не было?

      Царь Государьевич опять какого-то заморыша в гости поджидает.

      – Да ладно был бы человек хороший, а то, говорят, настоящий