Питер Пэн должен умереть. Джон Вердон

квартиры, откуда был совершен роковой выстрел. Уже прикладывая ухо к двери, он услышал тихие шаги: но не в квартире, а у себя за спиной.

      Гурни быстро обернулся.

      На верхней ступеньке лестницы, ведущей на первый этаж, стоял крепкий седой мужчина. Неподвижная, напряженная поза, в руке металлический фонарик – незажженный, вместо оружия. Гурни узнал этот захват – так учат держать оружие в полицейских академиях. Вторая рука покоилась на чем-то, прикрепленном к поясу под тенью темной нейлоновой куртки. Гурни готов был держать пари, что на спине куртки красуется надпись «Охрана».

      Во вгляде маленьких глазок незнакомца читалась почти что ненависть. Однако стоило ему внимательнее приглядеться к Гурни и распознать типичное для детектива на задании сочетание дешевого спортивного пиджака, синей рубашки и черных брюк, ненависть растаяла, сменившись чем-то вроде неодобрительного любопытства.

      – Ищете кого-нибудь?

      Гурни уже слышал похожий голос, для которого злоба и подозрительность стали столь же неотъемлемы, как запах мочи для подъезда, у такого множества полицейских, ожесточившихся за годы службы, что ему казалось, он знаком с этим охранником лично. Не самое приятное ощущение.

      – Ищу. Беда только, не знаю имени. А пока мне хотелось бы осмотреть квартиру.

      – Что-что? Осмотреть квартиру? А может, черт возьми, сперва назоветесь?

      – Дэйв Гурни. Полицейский в отставке. Как и вы.

      – Откуда вам, черт возьми, знать, кто я такой?

      – Не надо быть гением, чтобы узнать ирландского католического копа из Нью-Йорка.

      – Это как? – Охранник уставился на него пустым взглядом.

      – Когда-то в полиции было полным-полно таких, как мы, – прибавил Гурни. И, как оказалось, попал в самую точку.

      – Таких, как мы? Глубокая древность, старина! Глубокая, чтоб тебя, древность!

      – Знаю, знаю, – сочувственно покивал Гурни. – Лучшие времена были – куда как лучшие, на мой взгляд. Тебя когда выставили?

      – А ты как думаешь?

      – Ну скажи.

      – Да вот как они там ударились во всю эту политкорректность и расовое разнообразие. Политкорректность! Нет, ну ты слыхал? Никаких повышений, если ты не лесбиянка из Нигерии, причем еще навахо по бабушке. А башковитые белые парни пускай катят ко всем чертям. До чего страну довели! Позорище, твою мать, сплошное позорище. Недоразумение какое-то. Америка. Вот раньше это слово что-то значило. Гордость. Сила. А теперь что?

      Гурни печально покачал головой.

      – Уж только не то, что прежде.

      – А я вот тебе скажу, что. Позитивная, твою мать, дискриминация. Вот что. И все это дерьмо на пособиях. Марихуанщики, амфетаминщики, кокаинщики. А знаешь, почему? Я тебе скажу! Позитивная, твою мать, дискриминация!

      Гурни хмыкнул, надеясь, что это сойдет за хмурое согласие.

      – Сдается мне, кое-кто в этом здании – часть все той же проблемы.

      – Не ошибаешься.

      – Адская