Ангел-хранитель. Анна Берсенева

появятся другие, более доступные объекты. А главное, он хорошо знал свою старшую дочь и знал, что Лида с ее здравым разумом, с правильными представлениями о хорошем и дурном не изменит своей ясной натуре. Но ведь с тех пор все переменилось! Революция, Гражданская война, военный коммунизм – все это увело Федора Кондратьева из родительского дома, и когда он объявился в уезде начальником, точно уж ему должно было стать не до романтических увлечений прошлого.

      И вдруг оказывается, что ничего Андрей Кириллович не знает – ни об этом крестьянском парне, выросшем у него на глазах, ни, главное, о своей старшей дочери…

      Чувство, охватившее его сейчас, поздним вечером, когда он случайно увидел, как Лида целуется в парке у родника с Федором Кондратьевым, не было обычным отцовским возмущением. Это была тревога. И более чем тревога – это было смятение.

      Профессор Ангелов, все ускоряя шаг, пошел прочь по освещенной луной аллее.

      Он не может оставить все идти своим чередом. Не то теперь время, чтобы позволить себе надеяться на судьбу.

      Федор лежал на своей расстеленной кожанке и смотрел, как Лида, освещенная первыми солнечными лучами, поправляет растрепавшуюся прическу. Почувствовав его взгляд, она обернулась и смущенно спросила:

      – Что ты?

      – Красивая. Глаз не отвести.

      Он сел и устало потер лоб. Лида подошла, остановилась рядом. Федор обнял ее за талию.

      – Устал ты, Феденька, – сказала она. – Глаза тебе усталость застилает.

      – Думаешь, обманываю?

      Он улыбнулся. Улыбка вышла короткая, но в том, как осветила она его гармонично вылепленное суровое лицо, было то же обаяние, которое еще десять лет назад свело с ума Лидочку Ангелову и заставило ее проговорить вот здесь же, у родника в усадебном парке: «Я тебе верю и буду любить тебя всегда».

      – В уезде саботаж сплошной, – сказал Федор. – А кто революции поверил, кто работать хочет, тот не знает как. Не умеет.

      – Тебе отдохнуть надо, – покачала головой Лида. – Нельзя день и ночь работать. – Она подошла к мраморной чаше, в которую лилась из родника вода, набрала ее в пригоршни, подошла к Федору и, проведя мокрыми руками по его щекам, губам, «сказочным» голосом проговорила: – Вода живая, умой моего любимого, пусть будет здоров и счастлив, пусть заботы его оставят… А что ты смеешься? – Она покачала головой, заметив его усмешку. – Правда ведь вода у нас живая. Уникальный химический состав. Папа статью об этом опубликовал в журнале Академии наук.

      Федор поднялся. Его лицо и в самом деле стало яснее, приобрело даже детское выражение.

      – Ты – живая вода, – сказал он.

      И поцеловал Лиду так, как целовал в первое их свидание и всегда.

      «Как похожа на мать-покойницу. Та же ясная красота».

      Щуря воспаленные от бессонной ночи глаза, Андрей Кириллович смотрел в окно своего кабинета, как Лида идет из парка ко входу в усадебный дом. Как светятся в первых солнечных лучах короной уложенные косы и вся она светится, и не солнечным, а внутренним, собственным своим светом…

      Андрей Кириллович вздохнул. Природа этого света была