Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник). Дмитрий Гаврилов

замялся, опустил глаза, отозвался нехотя:

      – Потому как умнее, ведь дольше других живет, стало быть, лучше понимает, что к чему.

      – Вот, – прошептал отец Добри. – Так и Вадим…

      – Так Рюрик повзрослее Вадима будет, – осторожно заметил другой. – Стало быть…

      Вяч махнул ручищей, огромная ладонь с грохотом обрушилась на столешницу. От звучного удара встрепенулись все, а Добря задрожал, как заячий хвост.

      – Не в этом дело. Эх… Не умею я, как волхвы, объяснять… Вот когда скотину выбираешь…

      По избе покатился изумленный вздох. Мужики по-бабьи прикрывали рты ладонями, выпучивали глаза. Один даже обережный знак в воздухе начертил и зашептал молитву.

      – Да что вы как дети малые, – прошептал Вяч раздраженно. – Когда скотину выбираете, за какой помет больше отдадите?

      – За первый, – отозвался тот, что со сломанным носом.

      – А почему?

      – Лучше, – буркнул кто-то.

      Остальные нерешительно закивали, мол, да, лучше, и кровь сильнее, и нрав ближе к родительскому, и вообще… одним словом, лучше! Отец Добри окинул собравшихся пристальным взглядом, свел брови.

      – Так и здесь, – продолжал он. – Мать Вадима – первая дочь Гостомысла, а мать Рюрика, Умила, – какая? В ком Гостомысловой крови больше? В ком она сильнее? То-то же… А при Гостомысле как жили?

      – Жили, – буркнул кто-то.

      Вяч неодобрительно фыркнул, но ничего не ответил.

      – Закон есть закон, – понуро проронил детина с перебитым носом. – Вяч правильно говорит. Рюрик хорош, добр, но… не по правде он на княжеском престоле сидит. А от народа, который не чтит правду, то бишь закон Стрибожий, боги отворачиваются.

      И вновь молчанье стало зловещим, только лавки едва слышно поскрипывают. Думают мужики, многозначительно чешут макушки и бороды.

      – Так ведь Гостомысл сам решил, что править надлежит потомкам Умилы, – проговорил тот, что сидел напротив Вяча. – А Гостомысл хоть и слаб был в старости, а все равно князь. А у князя-то ума поболе, чем у нас, ему виднее было, что к чему.

      – Не сам он решил, – ответил самый старший, – я те времена хорошо помню. Гостомыслу сон был, дескать, из чрева Умилы произрастает древо, великое и плодовитое, и от плодов этих весь словенский народ насыщается. А уж волхвы истолковали, что нужно сынов Умилы на княженье звать.

      – Ну, так! – воскликнул спорщик. – Волхвы-то тоже поумнее нас будут! На то они и волхвы!

      Губы старшего растянулись в недоброй улыбке, глаза блеснули льдом:

      – Ага. А знаешь, кто из волхвов больше всех вопил тогда? Суховей! Помнишь такого?

      Спорщик нахмурился, помотал головой, а старший продолжил:

      – Премерзкий человек был, гнус самый натуральный. В пору, когда он Перуну дары приносил, ну тогда ещё сам Перунов жрец мухоморами какими-то отравился и с весны до осени хворал, так вот в ту пору такая засуха случилась, такой мор…

      – Помню, – кивнул Вяч. –