Человек с того смеха. Александр Каневский

Быкова с опухшим носом и тремя пластырями на лице. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе – сейчас отдыхает в реанимации… Теперь очередь за вами. Мы распределили оставшиеся виды спорта – вам выпал парашют.

      При слове «выпал» у меня подкосились ноги.

      – Когда прыгать? – выдавил я из себя.

      – Завтра. В День Птиц, – объявил Карлюга.

      В поисках защиты я повернулся к шефу.

      – Зачем птицам надо, чтобы я убился?

      Он подошёл и положил мне руку на плечо.

      – Жилплощадь вы, как многодетный, получите, в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк и с видом на цементный завод… При распределении, мы будем учитывать активное участие каждого в общественной жизни института…

      Наступила пауза. Я разжевал таблетку валидола и спросил:

      – А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк?

      Шеф душевно заулыбался:

      – Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине. – Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.

      – Это аспирант, – объяснил Карлюга, – его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

      Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась, даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз прыгал с тахты на пол.

      … Назавтра, меня и аспиранта в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк, повезли в аэропорт. Следом в машине ехал шеф. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов, лаборантов и даже уборщица.

      На аэродроме нас встретил Карлюга и привезенный им оркестр. Когда мы подъехали, грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился.

      Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.

      В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и троекратно расцеловал каждого из нас. Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора».

      Я молча протянул ему конверт.

      – Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.

      Инструктор попытался меня успокоить:

      – Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.

      – Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

      Я закрыл глаза и прыгнул. Когда открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина – нижняя уже болталась в воздухе: я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь протолкнуть меня, но безрезультатно.

      – Надо его намылить, – предложил