Телевизор. Исповедь одного шпиона. Борис Викторович Мячин

прочитал книгу – она прочитала меня; мне вдруг стало ясно, как устроен мир и для чего я живу. Я вытянул вперед свои руки и посмотрел на них; линии жизни и линии любви, ветви деревьев, извилистая река, убегающая вдаль, к своему соединению с Доном, – всё это было моим, и я поклялся в сердце своем, что ни одна земная тварь никогда не отберет у меня этого чувства.

      Глава пятая,

      в которой я сражаюсь с Дракулой

      Как-то раз к нам снова приехал сенатор Иван Перфильевич, и меня опять нарядили прислуживать за столом и заставили читать оду. Проголодавшийся с дороги сенатор молча набросился на жареный потат и долго уплетал его, запивая мадерой и урча, ей-богу, словно кот.

      – Война будет, – сказал, наконец, Иван Перфильевич, опуская салфетку.

      – Ну слава тебе, Господи! – перекрестился секунд-майор Балакирев. – Благодарю тебя, Боже, что внял моим мольбам…

      Дальнейший рассказ сенатора сводился к трем параграфам: Польша взбунтовалась еще с весны, на усмирение бунтовщиков направлен русский корпус; бунтовщики поддерживаемы турками, которые при первом удобном случае объявят России войну; на стороне турок, в свою очередь, выступят все кочевые нации: татары, черкесы, ногайцы, а может быть, даже калмыки и киргиз-кайсаки.

      – А это значит, – заключил Иван Перфильевич, – что первым делом орда сия пойдет на ваши земли старым шляхом, чрез Куликовское поле.

      – Почему мне ранее ничего не сказали? – насупился Аристарх Иваныч.

      Сенатор начал говорить что-то про государственную тайну, а я стоял с подносом в руках и слушал, разинув рот, чем привлек к себе пристальное внимание. Иван Перфильевич спросил, кто я таков; я честно отвечал. Он также задал мне несколько вопросов на предмет священной и римской историй: кто такой Екклесиаст и чем отличается республика от империи.

      – Хороший мальчик, – заключил сенатор, – смышленый. В службу его отдать бы. Ты кем хочешь быть?

      – Барабанщиком, – выпалил я. – Я любую дробь знаю: тревогу, молитву, марш, отбой… Спросите кого хотите, вот хотя бы секунд-майора…

      Балакирев молча кивнул головой, а Аристарх Иваныч почему-то озлобился.

      Сенатор вскоре уехал, а мы принялись за дело. По приказу Аристарха Иваныча Степан собрал мужиков, дабы укрепить старые засечные линии; также были учреждены драгунские разъезды. После одного из таких разъездов Степан вернулся с крещеным калмыком Чегодаем; небольшого росточка, на такой же невысокой бурке, калмык вооружен был луком и пикою, небрежно прикрепленной к седлу. На голове его красовался немецкий парик, а к парику была привязана красная кисточка.

      – Посмотрите, кто приехал! – воскликнул секунд-майор Балакирев. – Чегодайка! Ну, здорово, говядарь, дундук[32], черт татарский, – ласковая брань так и лилась из его уст. – Рассказывай, чего надобно.

      – Поторговаться надобно, – сказал калмык, вежливо снимая с головы парик. – Порох торговать хочу. Хороший порох. Почём возьмете? Лошадей тоже есть. Сколько

32

Производная от имени собственного, означающая, по-видимому, всех крещеных калмыков; в 1741 г. вдова калмыцкого хана Дондук-Омбо приняла крещение, положив начало княжескому роду Дондуковых; один из ее потомков, М. А. Дондуков-Корсаков, стал предметом язвительной эпиграммы Пушкина; с этого момента слово приобрело негативную окраску.