Убойный снег. Виталий Лозович

место, независимо и очень одиноко.

      Элизабет положила ему ладонь на лоб, подержала немного и уверенным голосом объявила всем:

      – Заболел.

      В комнате, на удивление, сразу все зашевелились. Первым подошел дядя Миша, держа руки в карманах, посмотрел сверху на Сашку, кивнул на него и, словно тот был без сознания и не слышал ничего, спросил у Элизабет:

      – Температура?

      Сашка на это зашёлся кашлем, сотрясаясь всем телом. Элизабет положила ему руку на плечо под тулупом, как бы удерживая от этих приступов и попросила, подошедших Макса и Фрэнка, достать рюкзак с лекарством. Макс полез вниз под нары, а Сашка на этот произвол вдруг воспротивился.

      – Я уже выпил лекарство, – сказал он, справившись с кашлем, – больше не буду.

      – А тебя никто не будет спрашивать, Сашья, – сказала ему Элизабет. У Сашки на такую фразу отвалилась челюсть. Он вылез из-под своего тулупа, глянул на американку, опустил глаза на копошившегося в рюкзаке Макса и спросил:

      – Насильно будете поить?

      – Если надо будет, – ответила она твёрдо.

      – Да не надо его травить этими таблетками, – посмотрел на Сашку дядя Миша как на кролика подопытного, – давай-ка я его, Лизка, спиртом разотру… спину… первое русское лекарство.

      Элизабет задумалась на секунду и согласно кивнула головой. Дядя Миша достал фляжку, отвинтил колпачок, понюхал и пожалел о своем предложении. Поднёс к носу горлышко, втянул воздух и пробормотал недовольно:

      – Переводим добро. Ну, раз надо… – и тут же остальным: – Брысь все отсюда.

      Тёр Сашке спину дядя Миша на совесть. Так тёр, что непонятно было: хотел ли он спирт в Сашку втереть, или Сашку в нары, или просто на сухую пытался растереть того, чтобы сохранить побольше «добра»? Тёр и сам с собой говорил:

      – Переводим добро… и спина у тебя вон какая здоровая… хоть всю флягу вылей, не хватит.

      – Ты себе налей «полста», – как молния для дяди Миши прорезался голос Сашки.

      – А? – даже встрепенулся он.

      – Символично. За моё выздоровление, – приободрил его тот. Дядя Миша оторвался от его спины, привычно вскинул брови, сдвинул глаза на то место, где должна была виднеться сигарета и нехотя, раздумывая, «едва-едва» согласился:

      – Нет… если только за выздоровление… Может, и ты?…

      – После анальгетика алкоголь пить нельзя, – тут же подлетела к ним Элизабет, села между Сашкой и дядей Мишей.

      – Вы сами пейте, а Сашью оставьте в покое. Ему надо отдыхать, – и подала одевающемуся Сашке его свитер.

      Дядя Миша задумчиво и где-то бестолково опустил глаза на бесценное свое сокровище во фляжке и осуждающе выложил:

      – Вот ведь, Сашка, какой ты все же? На двести вёрст вокруг ни единой живой души, ты Бог знает где… а с бабой!..

      За окном едва приметным пятнышком темнела на озере прорубь. Очень осторожно тундру охватывала ночь. Еще одна ночь среди миллионов других. Ничем не примечательная, похожая на все остальные. Столь же тёмная, холодная и снежная. Столь же томительная и гнетущая. Та же луна взошла на чёрный небосвод,