Короли океана. Густав Эмар

советчик. Не позволяйте ей взять верх над собой, будьте снисходительны. Помните, никто не вправе вершить самосуд!

      – Доктор, – с горькой улыбкой отвечал граф, – я признателен вам за столь добрые слова. Но и вы не забывайте, я человек благородной крови, и возмездие будет сродни злодеянию. Знайте лишь, что жизнь этого человека будет проклята. Я не обагрю руки его кровью. Теперь же ступайте и закончите свое дело, а я покамест завершу свое.

      Доктор горестно покачал головой, но возражать не посмел. Он сделал знак – и четверо носильщиков подняли свою ношу.

      – Прощайте! – сказал он.

      – Прощайте, – холодно ответил граф и, когда врач уже был готов переступить порог спальни, прибавил: – Отошлите моих людей в условленное место сразу, как только они станут вам без надобности.

      Доктор Гено молча поклонился и вышел.

      Какое-то время еще был слышен приглушенный шум тяжелых, мерных шагов по ковру удалявшихся доктора и его спутников, потом все смолкло, и снова воцарилась тишина.

      Граф опять заметался по комнате, точно загнанный зверь. А его подручные с крайней тревогой стояли и ждали: они понимали – вот-вот должно случиться что-то ужасное.

      – Надо с этим кончать, – проговорил граф на ходу, – надо кончать!

      Но, вопреки своей воле, он колебался: жуткая месть, которую он замыслил, страшила его самого. Наконец он резко остановился перед господином де Монлором и, смерив его пристальным взглядом, угрожающим тоном спросил:

      – Вы готовы?

      – Готов, – только и ответил принц. – Убейте меня!

      Граф покачал головой, потом еще раз, и еще…

      – Нет, – сказал он, – вы не умрете: смерть – не искупление, а освобождение.

      – Делайте что хотите, я в ваших руках, – бесстрастно, с достоинством отвечал молодой принц.

      – Давайте! – велел граф, махнув рукой.

      На принца де Монлора тут же набросились четверо – они повалили его наземь так, что он и глазом не успел моргнуть, разорвали на груди одежду, связали по рукам и ногам, чтобы не смог пошевельнуться, а рот накрепко заткнули мокрой тряпкой.

      – Отлично! – заметил граф. – А теперь слушайте все, друзья и враги, мне было угодно призвать вас в свидетели кары, ибо вы были свидетелями оскорбления. Этот человек сам приговорил себя, признав, что совершил злодеяние. Он даже не пытался смягчить свою вину, а правда и крик совести так сдерживали его и стесняли против его собственной воли, что ему было невмочь осознать свою вину. Вы сами видели, как я старался усмирить его гордыню, призывая дать мне единственно возможное удовлетворение за нанесенную мне кровную обиду. Угрозы, уговоры – я все испробовал, и без толку. Уши его остались глухи, а сердце закрыто. И даже теперь, когда он чувствует, что пропал, когда плоть его трепещет от страха, он все такой же непреклонный, словно находится на свободе, среди своих. Что ж, пусть свершится его воля и да рассудит нас Бог!

      Выговорив эти слова дрожащим, прерывистым голосом посреди мертвой