Тайна любви. Николай Гейнце

добродетелью – с моей женой. Меня упрекнут в чудовищности подобной жалобы. Ваша жена прелестна! – скажут мне. Черт возьми! – Я это знаю. Я иду далее: я женат на женщине, обладающей всеми классическими достоинствами: она молода, красива, любит домашний очаг, покорна, мягкосердечна, великодушна, все что хочешь, словом, это, ангел. К несчастью, этот ангел не годится для компании с неисправимым грешником, подобным мне, который имел во всю свою жизнь столько сношений с демонами. Я ей не пара; в мои двадцать восемь лет я моложе моей девятнадцатилетней жены. Семейный очаг! Да сохранит тебя Аллах от этого очага, мой милый Караулов!»

      По мере того, как Федор Дмитриевич перечитывал эти строки, его сердце наполнялось желчью.

      Человек, писавший это, был его друг.

      Какое страшное разочарование!

      Это чудовище он называет своим другом.

      Кем, как не чудовищем, мог представиться ему этот человек, имевший счастье идти по жизненному пути рука об руку с прелестным существом, один бегло брошенный взгляд которого наполняет до сих пор все существование его, Караулова.

      Он был законным властелином этого сокровища, а между тем имеет дерзость уверять, что он неудовлетворен этим обладанием, что он готов отказаться от него, чтобы вернуться к прежней жизни грубых наслаждений.

      Где же справедливость в этом свете? Каким именем можно назвать такое распределение испытаний и наград?

      Эта молодая женщина – красивая и добродетельная, а муж уже готовится покинуть ее, если не покинул.

      Он, Караулов, боготворил бы ее, он воздвиг бы ей в своем сердце вечный алтарь, на котором горел бы неугасимый священный огонь любви и обожания, он исполнял бы все ее малейшие желания, все прихоти. Он провел бы около нее всю жизнь, труд показался бы ему легким и приятным, так как он трудился бы для любимой женщины, уважение и любовь которой были бы для него высшими наградами. А этот «светский шалопай» – как мысленно назвал графа Белавина раздраженный Федор Дмитриевич – сорвав этот чудный цветок, повертев его в своих нравственно грязных руках, швыряет на дорогу.

      Разве он действительно не чудовище?

      С отвращением и злобой думал Караулов об этом друге своей юности.

      Но это злобное настроение продолжалось недолго.

      Федор Дмитриевич поймал себя сам в лицеприятии.

      Он почувствовал, что не может быть судьею графа Белавина. От судьи требуется, прежде всего, объективное отношение к делу, между тем как он, Караулов, был рабом своего сердца.

      Он понял, что в словах осуждения, произнесенного им над его другом, заключается большая доза эгоизма, и мысли его с графа Владимира перенеслись на графиню Конкордию.

      Будущность молодой женщины, которую он любил, представилась ему в мрачных красках.

      В начале жизни, чуть ли не на другой день союза, который обещал все радости осуществления девической мечты, несчастная графиня Конкордия встретила разочарование и горе.

      Вместо счастья, на которое она надеялась и имела право, она получила лишь горечь обманутой надежды,