Хозяин. Максим Горький

особенно ловко ложатся под все слова и звуки крикливо развратной песни, а порою она вся тонет в голосе Шатунова, пропадая, как бойкий ручей в темной стоячей воде илистого пруда.

      Пекарь и Артюшка относятся ко мне заметно лучше, – это новое отношение неуловимо словами, но я хорошо чувствую его. А Яшка Бубенчик, в первую же ночь после моего столкновения с хозяином, притащил в угол, где я спал, мешок, набитый соломой, и объявил:

      – Ну, я лядом с тобой тепель буду!

      – Ладно.

      – Давай – подлужимся!

      – Давай!

      Он тотчас подкатился под бок ко мне и секретно зашептал:

      – Мысы талаканов не едят?

      – Нет, а что?

      – Так я и знал!

      И всё так же тихо, но очень торопливо ворочая толстым языком, он стал рассказывать, поблескивая милыми глазами:

      – Знаес, – видел я, как одна мыша с талаканом лазговаливала, – убей глом – видел! Плоснулся ночью лаз, – а на свету месяца, неподалечку от меня, она сталается около кленделя – глызет и глызет, а я лезу тихонечко. Тут подполз талакан и еще два, а она – пелестала да усишками седыми шевелит, и они тоже водят усами, – вот как немой Никандла, – так и говолят… узнать бы – про что они? Чай – интелесно? Спишь?

      – Нет! Говори, пожалуйста…

      – Она, будто, сплашивает талаканов: «Вы отколь?» – «Мы – делевенские»… ведь они из делевень в голод наползают, опосля пожалов… они еще до пожала из избы бегут, они уж знают, когда пожалу быть. Дед-домовик скажет им: «Беги, лебята», они и – айда! Ты домовика – видал?

      – Нет еще…

      – А я – вида-ал…

      Но тут он неожиданно всхрапнул, точно задохнувшись, и – замолк до утра Бубенчик!

      Хозяин почти каждый день стал приходить в мастерскую, словно нарочно выбирая то время, когда я что-нибудь рассказывал или читал. Входя бесшумно, он усаживался под окном, в углу слева от меня, на ящик с гирями, и, если я, заметив его, останавливался, – он с угрюмой насмешливостью говорил:

      – Болтай, болтай, профессор, ничего не будет, мели, знай!

      И долго сидел, молча раздувая щеки так, что под жидкими волосами шевелились его маленькие уши, плотно прилаженные к черепу, какие-то невидные. Порою он спрашивал жабьим звуком:

      – Как, как?

      А однажды, когда я излагал строение вселенной, он визгливо крикнул:

      – Стой! А где – бог?

      – Тут же…

      – Врешь! Где?

      – Библию знаете?

      – Ты мне зубов не заговаривай – где?

      – «Земля же бе невидима и неустроена и тьма верху бездны и дух божий ношашеся верху воды…»[9]

      – Во-оды! – торжествуя, крикнул он. – А ты внушаешь – огонь был! Вот я еще спрошу попа, так ли это написано…

      Встал и, уходя, добавил угрюмо:

      – Больно ты, Грохало, много знаешь, гляди – хорошо ли это будет тебе!..

      Качая головою, Пашка озабоченно сказал:

      – Поставит он тебе капкан!

      Два дня спустя после этого в мастерскую вбежал Сашка и строго крикнул мне:

      – К хозяину!

      Бубенчик поднял вверх курносое, обрызганное веснушками лицо и серьезно посоветовал:

      – Возьми

9

Цитата из Библии (Первая книга Моисеева, гл. 1, стих 2).