Хозяин. Максим Горький

продолжал говорить до поры, пока не заметил, что все звуки в мастерской стали тише, хотя работа пошла быстрей, и в то же время за плечом у меня раздался насмешливый голос:

      – Про што грохаешь, Грохало?

      Я обернулся и сконфуженно замолчал, а он прошел мимо меня, смерив фигуру мою острым взглядом зеленого глаза, и спросил пекаря:

      – Как работает?

      Павел одобрил:

      – Ничего! Здоров…

      Не торопясь, точно мяч, хозяин перекатился наискось мастерской и, поднявшись на ступени к двери в сени, сказал Цыгану лениво, тихо:

      – Поставь его тесто набивать – без смены неделю…

      И скрылся за дверью, впустив в мастерскую белое облако холода.

      – Здо-орово! – протянул Ванок Уланов, хилый, колченогий парень с наглым лицом, поразительно бесстыдный в словах и движениях.

      Кто-то насмешливо свистнул, – пекарь окинул всех сердитым взглядом:

      – Шевели руками! – и матерно выругался.

      С пола из угла, где сидели мальчики, раздался сердитый, укоряющий голос Яшки:

      – Сто з вы, челти, – с клаю стола котолые? Толканули бы человека, когда видите – хозяин идет…

      – Да-а, – сипло протянул его брат Артем, парень лет шестнадцати, взъерошенный, точно петух после драки, – это не шуточка – неделю без смены тесто набивать, – косточки-то взноют!

      С краю стола сидел старик Кузин и солдат Милов, добродушный мужик, зараженный сифилисом; Кузин, спрятав глаз, промолчал, а солдат виновато проговорил:

      – Не догадался я…

      Пекарь, ухмыляясь до ушей, сказал:

      – Теперь имя тебе – Грохало!

      Человека три неохотно засмеялись, и наступило неловкое, тягостное молчание. На меня старались не смотреть.

      – А Яшка всегда первый правду чует, – неожиданно воскликнул густым басом Осип Шатунов, кособокий мужик с калмыцким лицом и невидными глазами. – Не жилец он на земле, Яшка этот.

      – Посол к чолту! – крикнул мальчик звонко и весело.

      – Язык ему надо отрезать, – предложил Кузин; Артем сердито крикнул ему:

      – Тебе, ябеда, надо язык с корнем выдрать!

      – Цыц! – раздалось от печки.

      Артем встал и не торопясь пошел в сени, – маленький брат строго говорит:

      – Куда посол босиком, чолт? Надень ополки, – плостудисса – подохнес!

      Все, видимо, привыкли к этим замечаниям, все молчат. Артем смотрит на брата ласково разбегающимися глазами и – надевает опорки, подмигивая ему.

      Мне грустно, чувство одиночества и отчужденности от этих людей скипается в груди тяжким комом. В грязные окна бьется вьюга – холодно на улице! Я уже видал таких людей, как эти, и немного понимаю их, – знаю я, что почти каждый переживает мучительный и неизбежный перелом души: родилась она и тихо выросла в деревне, а теперь город сотнями маленьких молоточков ковал на свой лад эту мягкую, податливую душу, расширяя и суживая ее.

      Особенно ясно чувствовалась жестокая и безжалостная работа города, когда безглагольные люди начинали петь свои деревенские песни, влагая