Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник). Джордж Оруэлл

прав. Что я могу поделать?

      Он снял ее смешную шляпку и зарылся лицом в густые черные волосы. Мучительно было так чувствовать тело любимой женщины и не обладать им. Приподняв ее маленький упрямый подбородок, он попытался в сумраке разглядеть выражение глаз.

      – Скажи, что будешь со мной, Розмари, ну обе-щай!

      – Я тебе повторяю, мне необходимо время.

      – Но не до бесконечности! Скажи, что скоро, что как только возникнет возможность?

      – Не могу и не буду обещать.

      – Розмари, умоляю, скажи «да»! Да?

      – Нет.

      Держа в ладонях ее невидимое лицо, он прочел из старинного французского стихотворения:

      Veuillez le dire done selon

      Que vous estes benigne et doulche,

      Car ce doulx mot n’est pas si long

      Qu’il vous face mal en la bouche.

      – О чем это? Переведи.

      Он перевел:

      Вам столь присуща доброта,

      Что ваше нежное участье

      Должно бы разомкнуть уста

      Словечком краткого согласья.

      – Гордон, я не могу, честное слово.

      – Дорогая моя, «да» ведь произнести гораздо легче, чем «нет».

      – Для тебя легче, ты мужчина, а для женщины всё по-другому.

      – Скажи «да», Розмари, ну, повтори за мной – «да»! Да!

      – Ох, бедный Гордон! Твой попугай совсем тупица.

      – Черт! Не шути на эту тему.

      Аргументы иссякли. Вернувшись на людную улицу, они медленно пошли вдоль витрин. Проворное изящество и весь ее независимый вид в сочетании с постоянной шутливостью создавали благоприятнейшее впечатление о воспитании, образовании Розмари. А была она дочерью провинциального стряпчего, младшей из четырнадцати детей редкого теперь в средних классах огромного бодро-голодного семейства. Сестры ее или повыходили замуж, или муштровали школьниц, или стучали на машинках в офисах. Братья пополнили ряды канадских фермеров, цейлонских чайных агентов, воинов каких-то окраинных частей Индо-Британской армии. Как девушка, чья юность была избавлена от скуки, с девичеством она расстаться не спешила, оттягивая сексуальное взросление, храня верность дружной бесполой атмосфере родного многодетного гнезда. С молоком матери также впитались два правила: честно вести игру и не соваться в чужую жизнь. По-настоящему великодушная, без всяких склонностей к девичьему коварству, Розмари принимала что угодно от обожаемого Гордона. Великодушна она была настолько, что ни разу и намеком не упрекнула его за отказ нормально зарабатывать.

      Гордон все это знал, но сейчас его занимало другое. В кругах света под фонарями рядом с подтянутой фигуркой Розмари он виделся себе неряшливым и безобразным. Очень сокрушало, что с утра не побрился. Украдкой сунув руку в карман и ощутив привычный страх, не потерялась ли монета, Гордон с облегчением нащупал ребро двухбобового флорина, основу его нынешнего капитала. Всего же имелось четыре шиллинга четыре пенса. Ужинать, разумеется, не пригласишь. Опять таскаться взад-вперед вдоль улиц; в лучшем случае по чашке кофе. Гадство!

      – Вот так, – задумчиво резюмировал он. – Как ни крути, все сводится к деньгам.

      Замечание