Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник). Джордж Оруэлл

рассмеялась и, потянувшись, поднялась.

      – Филип, ты просто глупый старый осел! Лишить себя обеда, щадя чувства какого-то дикого существа. Надо немедленно поесть. Но разумеется, кухарка твоя уже ушла. Господи, почему нельзя держать нормальную прислугу? И зачем непременно жить в этой берлоге? Едем, поужинаем в «Модильяни».

      – Одиннадцатый час, скоро закроют.

      – Ерунда! Они открыты до двух, я звоню и вызываю такси. Тебе не удастся уморить себя голодом!

      В такси она, все еще полусонная, устроилась головой на его груди. Он думал о безработных Мидлсборо – семеро в комнате, на всех в неделю двадцать пять шиллингов. Но рядом – прильнувшая Хэрмион, а Мидлсборо так далеко. К тому же он был чертовски голоден, и за любимым угловым столиком у «Модильяни» совсем не то, что на деревянной лавке в захарканном, воняющем прокисшим пивом пабе. Хэрмион сквозь дрему его воспитывала:

      – Филип, скажи, почему надо обязательно жить так ужасно?

      – Ничего ужасного не вижу.

      – Да-да, конечно! Притворяться бедняком, поселиться в дыре без приличной прислуги и носиться со всяким сбродом.

      – Сбродом?

      – Ну, этими, вроде сегодняшнего твоего поэта. Все они пишут в твой журнал, только чтоб клянчить у тебя деньги. Я знаю, ты, конечно, социалист. И я, мы все теперь социалисты, но я не понимаю, зачем надо раздавать этим людям деньги, дружить с низшими классами? На мой взгляд, можно быть социалистом, но время проводить в приятном обществе.

      – Хэрмион, дорогая, пожалуйста, не говори «низшие классы».

      – Но почему, если их положение ниже?

      – Это гнусно звучит. Называй их рабочим классом, хорошо?

      – О, пусть будет ради тебя «рабочий класс». Но они все равно пахнут!

      – Не надо о них так. Прошу тебя, не надо.

      – Милый Филип, иногда я подозреваю, что тебе нравятся низшие классы.

      – Конечно, нравятся.

      – Боже, какая гадость! Бр-р!

      Она затихла, устав спорить и обняв его сонной нежной русалкой. Волны женского аромата – мощнейшая агитация против справедливости и гуманизма. Когда перед фасадом «Модильяни» они шли от такси к роскошно освещенному подъезду, навстречу, словно из уличной слякоти, возник серый худющий оборванец. Похожий на льстиво и пугливо виляющую дворняжку, он вплотную приблизился к Равелстону бескровным, жутко заросшим лицом, выдохнув сквозь гнилые зубы: «Не дадите, сэр, на чашку чая?» Равелстон, брезгливо отшатнувшись (инстинкт не одолеешь!), полез в карман, но Хэрмион, подхватив его под руку, быстро утащила на крыльцо ресторана.

      – Если б не я, ты бы уже с последним пенни распрощался! – вздохнула она у дверей.

      Они уселись за любимый угловой столик. Хэрмион лениво отщипывала виноградины, а изрядно проголодавшийся Равелстон заказал старинному другу официанту весь вечер грезившиеся ему антрекот и полбутылки божоле. Седой толстяк итальянец расторопно доставил на подносе ароматный ломоть. Воткнув вилку, Равелстон надрезал сочную багровую мякоть – блаженство рая! В Мидлсборо они сопят вповалку на затхлых кроватях, в их животах хлеб, маргарин и жидкий пустой чай…