Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник). Джордж Оруэлл

ему удавалось с ними, это заставить их рыдать. Он погладил ее плечо, неуклюже пытаясь утешить.

      – До слез меня довел! – жалобно хлюпала она.

      – Прости, радость моя! Не плачь, пожалуйста, не плачь!

      – Гордон, миленький! Зачем ты со мной так по-свински?

      – Прости, прости! Иногда меня здорово заносит.

      – Но почему? Зачем?

      Справившись с рыданием, она тряхнула головой и поискала, чем бы вытереть глаза. Носового платка ни у нее, ни у него не нашлось; слезы нетерпеливо утирались костяшками пальцев.

      – Как у нас глупо все! Ну, Гордон, теперь будь послушным мальчиком. Идем, поедим в ресторане, я угощаю.

      – Нет.

      – Ну один разок! Забудь хоть раз про эти чертовы деньги. Сделай для меня исключение.

      – Говорю тебе, не могу. Я должен стоять насмерть.

      – В чем?

      – У меня война с деньгами, нельзя мне отступать от правил. А первое из них – не брать подачек.

      – «Подачек»! Гордон, какой ты болван!

      И она обняла его, что означало мир. Не понимала, может быть, и не могла понять, но принимала таким как есть, даже не слишком протестуя против его нелепостей. На подставленных губах он ощутил вкус соли – след бежавших здесь слезинок. Гордон крепко прижал ее к себе. Броня сопротивления растаяла. Закрыв глаза, она прильнула, прихлынула податливо и нежно, рот раскрылся, язычок ее нашел его язык. Такое с ней случалось крайне редко. Вдруг он понял, что их борьба закончилась, она готова отдать себя в любой момент, хотя скорее не своим чувственным порывом, а безотчетной щедростью, стремлением успокоить, уверить в несомненной его мужской притягательности. Без слов об этом говорило тело Розмари. Но даже если бы условия благоприятствовали, он бы не взял ее. Сейчас он просто любил. Желание обладать затихло в ожидании иного часа, не омраченного ни ссорой, ни унизительным сознанием нищих грошей в кармане.

      Разомкнув губы, они продолжали стоять обнявшись.

      – Как глупо ссориться, да, Гордон? Мы так редко видимся.

      – Я знаю. Вечно все испорчу. Ничего не могу поделать. Шерсть дыбом – чего ни коснись, деньги и деньги.

      – Деньги! Они чересчур тебя волнуют.

      – Еще бы, самая волнующая штука.

      – Но мы все-таки в воскресенье едем за город? Погулять по лесу, подышать, о!

      – Да, замечательно. С утра и на весь день. Денег я раздобуду.

      – А можно мне купить себе билет?

      – Нельзя, я сам куплю. Поедем, обещаю.

      – И за обед не дашь мне заплатить? Только ра-зок, чтоб доказать мне свое доверие?

      – Нет, не пройдет. Я ведь все объяснил.

      – Ох, милый! Нам, наверно, пора прощаться, уже поздно.

      Они, однако, еще говорили, говорили, так что в итоге Розмари осталась вовсе без ужина. К себе, чтобы не разъярить сторожившую ведьму, она должна была вернуться до одиннадцати. Протопав в самый конец Тоттенем-корт-роуд, Гордон сел на трамвай (на пенни дешевле автобуса). Втиснулся посреди верхней деревянной лавки напротив лохматого худышки шотландца,