Прекрасные и проклятые. Френсис Скотт Фицджеральд

продолжалось до тех пор, пока они не исчерпали список постановок. Между тем Дик, повернувшись к мистеру Блокману, решил извлечь то золото, которое он мог намыть из этой малообещающей россыпи.

      – Я слышал, что все новые романы предлагаются киностудиям сразу же после выхода в свет.

      – Это правда. Разумеется, главная вещь в кинокартине – это сильный сценарий.

      – Полагаю, что так.

      – Во многих романах полно отвлеченных разговоров и психологии. Естественно, они не имеют для нас особой ценности. Большую часть из них нельзя интересно представить на экране.

      – В первую очередь вам нужны сюжеты, – сказал Дик, осененный гениальной догадкой.

      – Ну конечно, сюжеты в первую… – он помедлил и посмотрел в сторону. Пауза затянулась и распространилась на всех остальных, властная, как поднятый палец. Из гардеробной вышла Глория в сопровождении Рейчел.

      Наряду с другими вещами за обедом выяснилось, что Джозеф Блокман никогда не танцевал, но проводил время танцев, наблюдая за остальными с утомленной снисходительностью пожилого человека среди детей. Он был гордым и представительным мужчиной. Родившись в Мюнхене, он начал свою карьеру в Америке с торговли вразнос арахисом при странствующем цирке. В восемнадцать лет он работал зазывалой в балагане, потом стал управляющим балагана, а вскоре после этого владельцем второсортного варьете. Когда кинематография вышла из стадии курьезной новинки и превратилась в многообещающую индустрию, он был амбициозным мужчиной двадцати шести лет с кое-какими средствами для вложения капитала, высокими материальными устремлениями и хорошими рабочими познаниями в области популярного шоу-бизнеса. Киноиндустрия вознесла его туда, откуда она низвергла десятки людей с большими финансовыми способностями, более развитым воображением и большим количеством практических идей… Теперь он сидел здесь и созерцал бессмертную Глорию, ради которой молодой Стюарт Холком ездил из Нью-Йорка в Пасадену, – он наблюдал за ней и знал, что вскоре она перестанет танцевать и усядется по левую руку от него.

      Он надеялся, что она поторопится. Устрицы уже несколько минут стояли на столе.

      Тем временем Энтони, усаженный по левую руку от Глории, танцевал с ней, всегда строго в определенной четверти бального зала. Это – в том случае, если бы рядом оказались кавалеры без дам, – было деликатным намеком: «Не влезай, куда не просят, черт побери!» Такая близость была выбрана совершенно осознанно.

      – Сегодня вечером вы выглядите чрезвычайно привлекательно, – начал он, глядя на нее.

      Она встретила его взгляд через полфута, разделявшие их по горизонтали.

      – Спасибо… Энтони.

      – В сущности, вы так красивы, что испытываешь неловкость, – добавил он, на этот раз без улыбки.

      – А вы весьма обаятельны.

      – Разве это не замечательно? – Он рассмеялся. – Мы, фактически, апробируем друг друга.

      – А разве вы обычно этого не делаете? – Она быстро ухватилась за его замечание, как всегда делала при любом необъясненном намеке на себя, даже самом легком.

      Он