Боги осенью. Андрей Столяров

предохраняет ее лучше любых лекарств.

      – У меня будет ребенок, только если я сама этого захочу, – объяснила она.

      – А как же я? – мой голос, по-видимому, из-за того, что я отвернулся, прозвучал глухо.

      – При чем здесь ты?.. Отцом моего ребенка должен быть лорд или, в крайнем случае, воин. Потомок простолюдина не может стать владетелем Алломара. Это абсурд!.. – Алиса, видимо, здесь опять что-то почувствовала, потому что, ласкаясь, потерлась носом о мое плечо. – Посвящение как таковое еще не делает человека настоящим воином.

      – А что делает? – спросил я по-прежнему глухо.

      – Ну… Следует доказать, что ты действительно воин. Требуется совершить что-то, что послужит таким доказательством. Нужно сражаться, нужно победить врага…

      Вероятно, она была права. Слышать это было обидно, но Алиса была права. Какой из меня воин? Я ни разу в жизни не брал в руки оружие. И у меня нет врагов.

      Я был с нею почти согласен.

      И еще меня задевало то, что она, проговариваясь вероятно, упорно называла меня простолюдином. Социальное устройство их мира было, на мой взгляд, крайне отсталым: крестьяне, они же ремесленники, всецело занимающиеся земледелием или содержащие мелкие мастерские; свободные люди, отличающиеся от крестьян-ремесленников тем, что имели право носить при себе оружие; слуги; ученые, в число которых входили, по-видимому, и все занимающиеся искусством; воины, опять же свободные или по контракту на службе, и, наконец, как вершина всего – немногочисленные владетельные лорды. Насколько я понимал, это была жесткая кастовая система. Каждый занимался исключительно своим делом, к чему предназначен был чуть ли не с самого момента рождения, и каждый имел круг прав, ограниченных его собственным положением. Система освященного законом неравенства.

      Алиса, впрочем, находила такой порядок вполне естественным.

      – Люди действительно отличаются друг от друга, – слегка поднимая брови, говорила она. – Один пашет землю, другой сражается за него, рискуя жизнью. И очевидно, что тот, кто рискует жизнью, должен иметь больше прав. Это логично и не требует никаких дополнительных объяснений. Кстати, никому не возбраняется стать воином, – добавляла она. – Нужно только взять в руки меч и доказать, что ты способен сражаться. Но ведь большинство людей вовсе не хочет совершать подвиги. Они хотят жить спокойно и чтобы их никто не тревожил. И пусть живут, и пусть подчиняются тем, благодаря кому они только и могут спокойно жить. Тем, кто платит жизнью за свое высокое положение.

      И наоборот – ей казалось диким, что в том мире, где она сделала временную остановку, и Эйнштейн, и последний задрипанный алкоголик обладают, хотя бы в теории, равными политическими правами. Один человек – один голос. Демократия представлялась ей верхом нелепости.

      – Править должны умные, – говорила она. – Править должны только смелые и образованные. За кого проголосует крестьянин, всю жизнь ковыряющийся в земле? Да за того же крестьянина, кругозор которого ограничен