Возвращение в Михайловское. Борис Голлер

ищейки, который вы отмечали во мне в странном сочетании с моим либерализмом – наблюдение, кое, признаюсь, льстило мне, – начинает мне изменять. Я ничего не вижу того, что вас занимает и о чем мог бы поведать с уверенностию. Семейство, чья жизнь как-то беспокоила вас, по-моему, в полном порядке. Месье, как всегда деятелен, хотя никто не знает – чего более в его деятельности – смысла или интриг; мадам обворожительна, в свете бывает нечасто, ее постоянно видят с ее кузеном, который, кажется, и ваш друг. Печать нежной меланхолии в ее лице, как обычно, небесного свойства. Девочка здорова и прекрасна, как все дети. Что еще? На этот счет только Вигель Филипп Фиппович, наш общий знакомый, несколько беспокоит меня своими смутными намеками. (Помнится, вы говорили, что он интересен лишь в первой части разговора: пока не переходит к теме мужеложества, у него этот переход, как бы, естествен, а нам, людям обычных страстей – порой трудно понять.) Вам ведома его классическая фраза: «Как ужасны эти смешанные браки!» – когда речь идет о связи гетерической, восходящей к Афродите-Пандемос. На днях он произнес ее в виду особы, о которой речь – причем месье, супруг данной особы, был где-то далеко, а мадам была в обществе своего кузена Раевского. Я был удивлен, пытался потребовать объясниться – но это было все одно, что вызвать на откровенность сфинкса. Вы знаете, как почтенный Вигель умеет почти одновременно и возводить очи горе, и опускать их долу – и не отвечать на прямые вопросы. (Странное свойство!) Надеюсь, фраза сия не несла в себе ничего особенного, кроме, разве, самого желания Ф. Ф. казаться владетелем тайны. Впрочем, он, кажется, сам собирается писать к Вам. – Он мне об этом говорил. Недавно был в Кишиневе, там все Вас помнят, и разговоры о Вас скрашивают любую беседу.

      Пишите и ко мне – ежли Вам не скучно!

С сердечным уважением – Ваш И. Липранди[17]

      – По-моему, Александр, вы вчера получили письмо! – сказал Сергей Львович за завтраком. (Нужно бы сперва отереть губы салфеткой – на нижней, явно – след яичного желтка – он чувствовал. С испачканной губой все могло прозвучать не так весомо.)

      – Да, – сказал Александр, не ожидая подвоха. – Из Одессы, от приятеля!.. Тон был беспечный. На самом деле, он все время думал о письме. Ее все время видят с ее кузеном… Печать нежной меланхолии…

      – Я бы желал ознакомиться с ним, – сказал отец почти торжественно.

      – То есть, как? – спросил Александр с растерянной улыбкой.

      – Как отец и наставник! – сказал Сергей Львович, тоном, каким, верно, было произнесено некогда: «Солдаты! сорок веков взирают на вас с высоты пирамид!» Александр поежился.

      – Ничего не понимаю! – сказал он… Он вырос в Лицее, где никто не стал бы читать чужие письма. Да и дома ничего подобного не водилось. Его письма – это были его письма!

      – Я хотел бы знать, какие дела творятся… м-м… или задумываются… под кровлей моего дома! – продолжил отец еще торжественней. (Тверже, тверже!.. Надо сломить. Это упрямство сына, эту его таинственность… да и вообще – дети…

17

Письмо не сохранилось. «Обширная переписка Пушкина с Липранди до нас не дошла». – Л. А. Черейский. Пушкин и его окружение. Л., «Наука», 1976. С. 224.

Липранди Иван Петрович – короткий приятель Пушкина по Кишиневу, потом Одессе (где служил чиновником особых поручений при Воронцове). В те поры – пылкий либералист. Поздней – тайный агент правительства и деятельный чиновник Министерства внутренних дел, кому мы обязаны лично – так называемым «делом петрашевцев». Не кем иным, как Липранди был заслан в кружок Петрашевского агент Антонелли, благодаря чему, в итоге, вместе с другими угодил на эшафот, а после надолго – в Мертвый дом, на каторгу – автор, среди прочего, знаменитой в будущем речи о Пушкине – инженер-поручик Федор Достоевский. Люди меняются еще быстрей Времени.