Возвращение в Михайловское. Борис Голлер

веником – не слишком, в меру – сильно он не любил (Арина это знала), хотя… всем и каждому мог поведать, что главное на земле для русского человека – это парная с веничком, но скорей терпел эту банную ласку, чем желал ея… – Вот в такой момент – он сказал Арине, как само собой разумеющееся:

      – Алену приведи!

      – Ишь! Алену! – удивилась Арина, помолчав для порядку. – А что барыня скажут?.. – и чуть сильней шлепнула его веником.

      – Ничего не скажет! – не без страха внутри ответил Сергей Львович.

      – А не стар? для Алены-то? – спросила Арина еще после паузы – и, кажется, мельком оглядела его стати. (В бане она говорила всем «ты». Хучь барин, хучь кто… все одно – голый!)

      – Молчи, дура! – сказал Сергей Львович беззлобно – но в поучение.

      – И то правда! – согласилась Арина. – Хозяина потри!.. – и подала ему мочалку. (Вот и старая баба, и… если что было – позабыла давно, а мужской предмет все называла «хозяином».)

      – Так приведешь?.. – спросил он, намыливая…

      – Поворотись! – и, забрав мочалку, пошла намыливать ему спину и зад.

      – Завтра! – вырешила она, наконец. – Завтра…

      – Почему – не сегодня?..

      – Торопишься больно! Прыткий. Завтра – значит, завтра! Поздно уже… (пояснила с неохотой). Он поражался всегда этому властному тону дворовых. И как они умели брать верх над барами. А уж Арина – та совсем… Да куда без нее? Он согласился без звука.

      Алена и была та самая, о которой речь.

      На ее курносом, в меру крупном носу всегда, и в зимнюю пору даже, средь мелких детских веснушек светились капельки поту (жарко ей было, что ли? или жар шел от нее?). Когда она купалась в Сороти или в Маленце – все деревенские мальцы любого возрасту, кто не был занят на сенокосе или скотом – сбегались в кусты округ и, толкая друг дружку – проедали все глаза. Купалась она, конечно, голой, а когда выходила и замечала мальчишек – лениво прогоняла: – Кыш! – без интересу вовсе: ушли соглядатаи? не ушли? Была в ней гордость собой, а может – особая лень подлинной красоты – которая знает, что неча стесняться. Когда она склоняла крупную голову на грудь – выжимая волосы, и темная каштановая струя падала на одну грудь, почти до пупа, закрывая всю гроздь с виноградиной в центре, словно, чтоб другая ярче заблистала на солнце – само солнце, кажется, чуть нисходило с небес – взглянуть на нее. Когда она, широко расставив ноги в цветастой длинной юбке, мочилась в поле (ходила она, как все бабы – естест венно, без белья) – брадатые серые козлы, в свалянной шерсти, пересекавшие поле в сопровожденьи пастуха – и те замирали на ходу и трясли бородами в животном волнении, прислушиваясь к мощному потоку жизни, струившемуся из нее… И давала она, кому ни попадя – тоже так – не с разврату, скорей, с доброты: если может одарить кого-то чем-то, что ей, как бы, и не надобно – но случайно досталось – почему бы и нет?..

      Лев, Левушка, перепробовавший чуть не всех дворовых девок – лет с пятнад цати старался – как-то сказал