Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

ни поденщины, ни лжи.

      Есть у нас паутинка шотландского старого пледа,

      Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.

      Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,

      Выпьем до дна!

      Из густо отработавших кино,

      Убитые, как после хлороформа,

      Выходят толпы. До чего они венозны,

      И до чего им нужен кислород!

      Пора вам знать: я тоже современник,

      Я человек эпохи Москвошвея,

      Смотрите, как на мне топорщится пиджак,

      Как я ступать и говорить умею!

      Попробуйте меня от века оторвать,

      Ручаюсь вам – себе свернете шею!

      Я говорю с эпохою, но разве

      Душа у ней пеньковая и разве

      Она у нас постыдно прижилась,

      Как сморщенный зверек в тибетском храме:

      Почешется – и в цинковую ванну, —

      Изобрази еще нам, Марь Иванна!

      Пусть это оскорбительно – поймите:

      Есть блуд труда, и он у нас в крови.

      Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом.

      К Рембрандту входит в гости Рафаэль.

      Он с Моцартом в Москве души не чает —

      За карий глаз, за воробьиный хмель.

      И, словно пневматическую почту

      Иль студенец медузы черноморской,

      Передают с квартиры на квартиру

      Конвейером воздушным сквозняки,

      Как майские студенты-шелапуты…

      Отрывки уничтоженных стихов

      1

      В год тридцать первый от рожденья века

      Я возвратился, нет – читай: насильно

      Был возвращен в буддийскую Москву.

      А перед тем я все-таки увидел

      Библейской скатертью богатый Арарат

      И двести дней провел в стране субботней,

      Которую Арменией зовут.

      Захочешь пить – там есть вода такая

      Из курдского источника Арзни,

      Хорошая, колючая, сухая

      И самая правдивая вода.

      2

      Уж я люблю московские законы,

      Уж не скучаю по воде Арзни.

      В Москве черемухи да телефоны,

      И казнями там имениты дни.

      3

      Захочешь жить, тогда глядишь с улыбкой

      На молоко с буддийской синевой,

      Проводишь взглядом барабан турецкий,

      Когда обратно он на красных дрогах

      Несется вскачь с гражданских похорон,

      Иль встретишь воз с поклажей из подушек

      И скажешь: гуси-лебеди, домой!

      Не разбирайся, щелкай, милый кодак,

      Покуда глаз – хрусталик кравчей птицы,

      А не стекляшка!

      Больше светотени!

      Еще, еще! Сетчатка голодна!

      4

      Я больше не ребенок!

      Ты, могила,

      Не смей учить горбатого – молчи!

      Я говорю за всех с такою силой,

      Чтоб нёбо стало небом, чтобы губы

      Потрескались, как розовая глина.

* * *

      Еще далёко мне до патриарха,

      Еще на мне полупочтенный возраст,

      Еще меня ругают за глаза

      На языке трамвайных перебранок,

      В